— Мама плакала? — спросил я.
— Нет, но крайне расстроена вашим поведением.
— Прощайте, — сказал я.
— До свидания. Позаботьтесь о защитнике.
— Мне защитник не нужен, — сказал я. — Мое дело столь прозрачно, что никакой защитник не нужен. Буду сам себя защищать.
— Что ж, — пожала плечом следователь. — Ваше право.
* * *
Когда я вышел на улицу, было половина седьмого. Пиджак не особенно противостоял утренней прохладе, и я попытался бежать. Но от короткого сна и вчерашней выпивки схватило затылок. Перешел на ходьбу и на остановке сел в автобус. После ночи в милиции особенно остро почувствовал радость свободы. Впрочем, радость моя скоро сменилась безразличием. Я тупо уставился в окно и с мрачным равнодушием смотрел на тротуар, по которому торопились пока еще немногочисленные прохожие.
Шофер объявил мою остановку, я вышел и направился к дому. Предстояла встреча с мамой, а я толком не знал, что ей говорить. Снова лгать? Сказать правду и обвалить свою беду на нее? А что дальше?
Я шел к дому, освещенному ранним солнцем. В окнах верхних этажей горели светло-малиновые лучи. Из открытой двери балкона доносились звуки рояля — играли Шопена.
Поднявшись на свой этаж, постоял несколько секунд у двери и, хотя у меня есть ключи, позвонил. Мама открыла и сначала словно бы испугалась, но тут же обрадовалась:
Вот и сынок, слава богу!
Здравствуй, мама! — сказал я, входя в прихожую. — Прости меня, так получилось. Честное слово, сам не ожидал. — Я обнял ее хрупкое, тонкое тело, припал щекой к седым густым волосам и на мгновение застыл, радуясь, что наконец я дома, рядом с мамой.
— Ты пока пойди умойся, а я завтрак приготовлю.
Меня обрадовали ее слова — не нужно ничего объяснять, можно собраться с мыслями, а заодно хотя бы немного привести себя в порядок. От меня, наверное, и запах не мой, а ровэдэшный…
В ванной все как прежде — чисто, светло, пахнет зубной пастой и мылом. По стене торопливо бежит паучок. На двух полочках-уголках покоятся шампуни, мыла и мочалки. Я люблю свою квартиру, люблю ванную: часто холодными зимними вечерами, захватив книгу, ухожу сюда, сажусь на стул и, поставив ноги на батарею, могу часами оставаться в этом маленьком теплом помещении без окон и звуков; только в трубах иногда зашумит вода — кто-то из соседей принимает душ или набирает ванну. И эти звуки лишь подчеркивают наступившие покой и тишину.
Мама на кухне что-то уронила на пол, и я вздрогнул. Нужно выходить, она ждет разговора, а я не мог решиться, не мог освободиться от чувства вины. Все по живому, все на нервах, думал я, теперь не скоро придет ко мне состояние уравновешенности и покоя. В душе смятение и хаос. Еще вчера я был частью мира, а сейчас отделен от него безобразным поступком. Нет, многими поступками. Наврал маме, обидел Улю, поставил в дурацкое положение швейцара и унизил, если не сказать, уничтожил себя… Что дальше?
