измерил Вечность теченьем лет.
Его сияния отраженьем
мерцает разума бледный свет.
Он нашим душам открыл дорогу
к себе — в прозрачный, пустой эфир.
Кто понял Слово — тот понял Бога.
Кто принял Бога — приемлет мир.
Срывали венчики цветов,
вплетали в волосы веснянок,
впивали горечь вещих снов,
а на губах — от счастья пряно!
Ловили всплеск лучистых крыл,
плескались в огненных просветах,
и кто-то — струнный — вдруг открыл
то — недоступное поэту:
зеленый звон склоненных трав,
крови напорное бурленье,
дождя грустящего октав
неиспаримое паренье,
гул изнывающих ветров
и мховое лесов молчанье,
и колокольное звучанье
негаданно пропетых слов.
В небе сумрачно и пусто,
как на чердаке.
Плачет пьяный Заратустра
в темном кабаке.
А хозяин — черный ворон,
молчалив и строг, —
смотрит пристально с укором:
как же — умер Бог?
Вот вино, как причащенье,
коль с людьми не схож.
А цена за угощенье —
стертый лунный грош.
Ветер облачную ветошь
изодрал в куски.
Заратустра, что ответишь
с русской-то тоски?
Сердце в Божии ладони
просится само.
Перед смертью кто простонет
Богу — «nevermore»?..
Как прощение, снаружи
полыхнул закат.
В первый раз тебе не нужен
вечный твой возврат.
В миг один, как за полвека,
нарастает тишь.
Превзошедший человека,
что же ты молчишь?
…Хлопнул дверью. За порогом —
первый чистый снег.
Черный ворон каркнул: «С Богом,
милый человек!»
Да пребудем в этом мире,
Каждый светло-простодушен,
Испытаем искус змия,
Свет души и мрак отдушин.
Да пребудем изначально.
Да пребудем бесконечно.
Мы дарили, но случайно,
Мы любили, но не вечно.
Мир застыл в дремоте сладкой.
Сон почти что беспробуден…
Так помолимся украдкой:
Да пребудем, да пребудем!..
