За трапезой ученик пожаловался мне, что Виктор работает, несмотря на сильное недомогание, и не обращается к врачам.
Я взглянул на товарища.
— Есть немного, — признался он. — Но теперь работа кончена, на днях собираюсь лечь на обследование, — и он назвал больницу.
Мы договорились, что я навещу его.
Через несколько дней я позвонил узнать номер палаты, в которую его определили.
— Подожди приезжать, — отвечал он, — с анализами у меня что-то непонятное. Переводят в другую больницу. Я позвоню.
Дня через три раздался его звонок. Голос подавленный. Я сразу почувствовал неладное, в которое не хотелось верить.
— Вот ведь как бывает, рак крови у меня, — сказал он.
Все дальнейшее происходило как в каком-то страшном сне.
Через знакомых нашли известного онколога, занимающегося этой болезнью. Тот попросил продиктовать точный диагноз. Услышав, сказал сухо:
— С таким диагнозом он может прожить месяц, максимум два. Срочно нужна химиотерапия.
Советом академика Виктор пренебрег. Супруге сказал:
— Лежать здесь не стану. Поживу дома, среди друзей, сколько Бог даст.
Мне же сообщил, что едет в Троице-Сергиеву лавру, к старцам.
Вернулся он через неделю. Веселый. Заговорил о готовящейся выставке художника Стерлигова, которым очень интересовался. Говорил о нем с увлечением. Рассказывал о его учениках.
Слушая, я все ждал, когда он заговорит о главном. Видимо, почувствовав мое состояние, он сказал очень спокойно:
— Знаешь, что мне сказали мои старцы? Человек — творение Божие, и разрушать его химией не имеет смысла. Поживу, поработаю, надо закончить роспись. А там, может, Боженька и на меня кинет Свой взор.
Умер он через четыре дня.
Похороны были скромные. Пришли четверо его знакомых, которых я не знал, сильно расстроенный ученик и заплаканные жена и дочь. В храме во время отпевания я все поглядывал на дверь, уверенный, что придут опоздавшие поклониться его праху. Ведь он расписал не один и не два храма! Но, видимо, такова судьба у богомазов — пришедшие в церковь любуются росписью, но мало кто интересуется ее исполнителем.
Чем-то — своим ли внимательным взглядом или неторопливым, обдуманным словом — он напоминал мне иногда святых, которых писал. Может, и нельзя делать такие сравнения, но я сделаю, да простит меня Бог. Я даже про себя называл его Андреем Рублевым. Было в нем, может быть, то, чего недоставало мне и окружающим меня людям, — искренней любви к этому злому в основе своей миру.
И в день, когда ему могло бы исполниться шестьдесят лет, я не мог не посетить старое кладбище…
