Знаешь, это как свою юность встретить, как к себе самому вернуться. Вот ты умерла, и я умер, а воскреснешь — я тоже жить буду!
Шел я за тобой, вдыхал воздух, пахнущий весной, пахнущий тобой. Мне было так хорошо, что я ничего вокруг себя и не видел. Не видел человека недоброго, с улыбочкой такой глумливой. Да что он знает?
Человек же шел за мной и знал, зачем идет. Только я обманул его, отделался, как лиса хитрая, следы сдвоил. Он ждал меня возле стройки заброшенной, где девонька прошла, а я ее в тот день отпустил. Знал уже, что не уйдет она, люблю я ее, она моя. Пришел потом, позже. Человека злого не чувствовал, думал и нет его. Он же метался по стройке, искал. Он точно знал, что я там буду с моей любимой играть, узнавать ее в этот раз и трогать ее груди, и ласкать между ножек, и спинку, и попку. Она мне нужна была так, что даже дышать трудно было. И умер я с ней вместе, пропал совсем. Когда же ты снова будешь со мной?
А тут, когда она дернулась в последний раз, разрывая своей смертью мне сердце, он бросился на меня и ударил. Грубый, жесткий, тяжелый мужлан!
Мне показалось тогда, что из-за своей неудачи и, как результата — смерти девочки, я озверел совсем. Со мной такого обычно не бывало — я всегда контролирую свои эмоции, это просто как дышать для меня. Но он изнасиловал маленькую девочку, одиннадцатилетнего ребенка, несмышленыша. Я сам видел, как он душил малышку. Она пищала, беспомощно пытаясь отбиться, но умерла... я прыгнул с лестничной площадки вниз, на бетонный пол, рванулся в угол, за кирпичи, туда, где видел его спину в синей болоньевой куртке над маленьким тельцем. Поздно, черт меня возьми, поздно! Как я мог так лохонуться? И тогда я бросился на педофила. Хотелось рвать его руками и зубами на части, прорывать кожу, драть плоть и расшвыривать куски его тухлого мяса по сторонам. Хотелось выжимать кровь из вен, хотелось, чтобы боль заставила его очнуться и понять, наконец, что же он творит! Но нет, он тоже не понимает. Он тоже не кается. Ему кажется, что он за правое дело гибнет. Мразь. Мне захотелось расколотить его череп и выпустить больные мозги наружу...
Остановился я только когда он давно перестал стонать. Посмотрев на дело рук своих, я ужаснулся, но все же, собрал его и отнес в машину. Уже было поздно, кажется, сейчас я был в безопасности. Сейчас! Раньше думать надо было. Может, кто и видел, как я расслабился. Мне и слух изменил и всякая осторожность. Дома я выгрузил его прямо в ванную, а там залил кислотой. Через неделю здесь будет чисто.
