Но женщины, с иголкой и напёрстком, молчат о прошлом и рубахи шьют.
И сколько ни гляди – хребты и даль, из года в год цветущие столетья
и то, что пуще жизни, пуще смерти – в родных глазах вселенская печаль.
ДВОЕ
Уже в лесах начался листьев вычет, чтоб дать дорогу новому...
Дыша раздорами, вошедшими в обычай,
они ещё пытались удержать
друг друга, горячась, как дети,
и незаметно перешли черту,
когда, до сокровенного раздеты, увидели друг в друге пустоту.
***
Гляди, прилетела сорока
трещать в придорожных кустах
о том, что зима недалёко
и холод у всех на устах.
И тучи глухие нависли,
и небо на нас не глядит,
и на расписном коромысле
вода ледяная молчит.
Ну что ж, отгуляла и осень
своё золотое жнивьё!
И сердце усталое просит
забиться в нору, как зверьё.
***
Из глубины взыскующих ночей
всё слышу зов мучительный ничей,
он словно изнутри меня тревожит – так сон кошмарный мучит наяву,
так ветер бередит в садах листву,
и я шепчу невольное: «О Боже...»
Ни зги вокруг, в дыму плывёт луна,
и кажется, я навсегда одна,
лишь плачет вдалеке ночная птица.
И вдруг в чужой недвижной тишине
я ощутила ясно – Бог во мне,
и я Его пленила, как темница.
Я жизнь живу как будто на краю
и потому гнезда себе не вью,
что время злое всё нещадно рушит, удел земного – пепел и зола,
и я себя от мира берегла,
нетленную вынянчивая душу.
Но мне сейчас открылось – Боже мой, Ты жив во мне, как я жива Тобой,
но встрече нашей
никогда не сбыться, ведь пуще холод мой любого зла,
и окровавил Ты свои крыла,
стремясь вовне, как из неволи птица.
Не оттого ль и церковь на крови, что любим мы, не ведая любви,
и сей обман от века не нарушим?
...И среди звёзд, тоскуя и скорбя, Зовущего я позвала Тебя
и отворила замкнутую душу.
***
Все мы агнцы не божьи, но адовы, возлюбившие терпкость греха. Словно сок по рукам виноградаря, кровь течёт по рукам Пастуха.
Заходило кровавое брожево...
Боже правый, спаси и прости! Смерть ли
в землю российскую брошена
из Твоей милосердной горсти?
Если – жизнь,
то откуда старинная обречённость грядущих времён:
