— Докладываю. Совершено нападение на больницу, точнее, на палату, где лежит Назаренко. Ранен наш милиционер.
— Машину! Скворцова!
— Машина послана, от Скворцова направится к вам.
Иволгин в нетерпении шагал от угла до подъезда. Машина издали известила о приближении громыханием и утробным урчанием. «Поизносился боевой конь, впрочем, как и другие «колеса» райотдела, — подумал с досадой Иволгин. — И погодка подгадала: дождь со снегом, кто кого осилит».
Предприимчивый Скворцов, оказалось, успел прихватить и Вознюка. Доехали до больницы молча, если не считать тихого, привычного ворчания водителя. Как всегда, он предрекал, что машина сию минуту заглохнет навсегда. Такое старье — инвалид первой группы, который, как известно, нетрудоспособен.
Но, разумеется, доехали. И дважды, по команде Иволгина, объехали вокруг здания больницы. Снег с дождем работали в эту ночь явно заодно с преступником: никаких различимых следов.
В приемном покое было очень светло и очень людно. Сновали, казалось, бесцельно белые фигуры. Но тут же расступились, когда в комнату вошли сыщики. В дальнем углу, на белой кушетке, зашевелился, пытаясь встать, милиционер Федоришин. Его скуластое, молодое лицо казалось очень бледным и то ли растерянным, то ли виноватым.
— Лежи, лежи, разберемся! — Иволгин первым оказался у кушетки. — Попрошу всех удалиться, кроме врача.
— Но я, дежурная, не имею права оставить пост. Наша хирургия сегодня ургентная.
— Разберемся. Пока — всем выйти.
Врач был немногим старше раненого, немногословен и убедителен:
— Пуля вошла в правое предплечье. Опасности нет. Потеря крови незначительная. Сердце работает ритмично.
— А как Назаренко?
— О ней вам лучше спросить у ее лечащего врача…
— Людей на подмогу вызвал? — только теперь поинтересовался Иволгин у Скворцова.
— Да, связался по рации, пока ехали к вам.
— Пошли. А ты, Федоришин, пока полежи, постарайся четко восстановить картину нападения. Если, конечно, самочувствие позволяет.
— Я — в порядке, товарищ майор!
— До порядка тут далеко.
У палаты их встретил сержант, явно обиженный природой-матушкой: низкорослый, хилого сложения, не блондин, не шатен, а некий уныло бесцветный. К тому же этот боец был видимо испуган. Иволгин ощутил нарастающую волну бешенства: до каких пор в милицию будут брать людей по характеристикам трудовых коллективов и по принципу: на тебе, Боже, что нам не гоже?! Доколе биться лбом в стену! Но сейчас было не до благах пожеланий.
