– Так и есть. Тем не менее люди прозвали меня Птицей. Мне нравится.
– Воин должен носить не только прозвище, но и имя отца. Я Малик ибн Сейид, мой отец сейчас сражается в войсках Салах ад-Дина. Я хотел пойти с ним, но он оставил меня здесь, с матерью моей матери, и сказал, что я еще не гожусь для войны. А твой?
Даниэль долго молчал, прежде чем ответить:
– Мой отец оставил меня, когда я не родился еще. Я не зовусь его именем.
– Но ты знаешь его?
– Хочешь, я посажу тебя на спину Джанану, и мы проедем вокруг?..
За этот длинный, очень длинный день смоковница успела надоесть Даниэлю до зубовного скрежета. Он просидел под ней до темноты, а когда показались звезды, из дома вышла Заина. Даниэль поднялся и подошел к ней. Утомившийся Малик, которому было позволено спать в повозке, даже не пошевелился.
– Твоя госпожа очень плоха, – сказала старуха, – а ребенок все еще не родился. Ты его отец?
– Нет.
– Но выбирать придется тебе. Может получиться так, что Аллах велит решать, кому жить – матери или ребенку. Твоя женщина не может принять это решение, а я не обладаю таким правом, если рядом есть кто-то еще. Что ты скажешь на это?
Даниэль отвернулся, помолчал, затем вновь взглянул на Заину.
– Я выберу мою госпожу.
– Значит, так того хочет Аллах, – сказала старуха безразлично и ушла обратно в дом, по дороге зачерпнув воды из колоды.
Даниэль не стал садиться вновь под смоковницу, прошелся по двору, обошел дом и оказался на склоне холма, где паслись стреноженные лошади. Айша подняла узкую морду, посмотрела на Даниэля и вновь опустила голову в траву. Джанан подошел, шумно дохнул хозяину в лицо, раздул ноздри.
– Тихо, – сказал ему Даниэль, – тихо, сердце мое. Скоро мы отправимся в путь.
Джанан мотнул головой – понял, дескать, – и медленно побрел прочь, выискивая место, где трава погуще.
…Перед рассветом старуха вновь вышла из дома. Даниэль дремал, лежа в повозке рядом с мирно сопящим Маликом, но шаги Заины услыхал сразу. Старуха остановилась рядом с повозкой, держа в руках крохотный сверток, и Даниэль вдруг понял, что она держит. Сверток мертво молчал.
– Возьми, – сказала старуха, – и похорони, где захочешь. Твоя женщина жива сейчас, но доживет ли до следующей ночи, мне неведомо.
Даниэль выбрался из повозки, и Заина сунула ему сверток. Тот оказался легким, очень легким. Очень. Тело ребенка было плотно замотано в грубую ткань, и Даниэль порадовался, что не видит лица.
– Почему он умер?
