Все разошлись. Остались только мы с Денисовым, Карась и несколько солдат из нашей батареи. Я построил всех, кто был не на службе. Денисов вывел Карася перед строем ипостучал костяшкой согнутого указательного пальца по голове солдата в такт говорению:
– Ну и что ты, саалдат, сделал? Куууусок му-до-зво-на! – последнее слово Денисов особенно четко по слогам отстучал по лбу Карася. – Ему же утром уже выходить, твою мать! Хочешь, чтоб ему еще трое суток добавили от проверяльщиков? Ты уже свои схлопотал.
И, обращаясь уже ко всему строю, сказал:
– Вы что, не понимаете, что сейчас происходит? Они же сейчас ищут, к чему прицепиться. Чтобы все, что мы с вами сделали, вся кровь, пошло псу под хвост… вы этого хотите, да? И наградные, и отпуска… Муха завтра уже будет в строю, так какого же…
Тут он захлебнулся от возмущения на полуслове, махнул рукой и пошел в палатку, не оставив никаких распоряжений. Потом от палатки уже он позвал меня и велел объявить Карасю трое суток от своего имени. Я вернулся к строю, выполнил его указание и распустил всех готовиться к отбою.
Мы с Денисовым долго не могли уснуть в ту ночь. Неприглядная картина нашего ближайшего будущего рисовалась перед обоими. По весне я ждал замены в хорошее место, а Денисов повышения и направления в академию, теперь же будущее наше заклубилось взрывоопасным туманом, как то ущелье накануне штурма. “И какого хрена ему надо было этих “животов” тащить в бой, да еще с пулеметами! Ну, дали бы им и так ордена без подвигов, не они первые, не они последние, – рассуждал Денисов, имея в виду действия Никольского, из-за которых мы теперь страдали. – В штабах ведь служит особая разновидность человекообразных, их воспитывать бесполезно, здесь только Дуров бы справился. Орденов ему, что ли, было жалко, как будто они были его собственные… Расхлебывай теперь из-за его фанаберии…”
Все смешалось – и Муха, и проверка, и наши карьеры, и моя возлюбленная, которая ждала меня где-то там, в Ленинграде, а ее ожидание и любовь никак не зависели от моих здешних приключений и неприятностей, – мысль, которая меня особенно поражала. Трудно соединялись в голове столь разные миры, связанные между собой просто любовью. Мы выпили с Денисовым от огорчения по паре кружек самодельной бражки, что стояла у нас на всякий случай под денисовской койкой и пилась только по его благоволению. Ближе к полуночи он снова перешел со мной на доверительное “ты”, и мы наконец заснули.
