Но в Такше меня ждало разочарование: Тася дома не была уже целые сутки.
— Ушла на Ундургу собирать свои каменья и все-то нету, — виновато пояснил дед Мироныч. — Евлампий вон ездил, шукал ее, но без толку.
Дед Евлампий, сидевший в углу на лавке, зачмокал губами, горестно сказал:
— Не попала ли в лапы к бандюгам? Не браво тогда получится, японский бог.
— Ты что, деда, говоришь?! — вдруг обозлился я. — Рано еще панихиду по ней справлять!
— Так-то оно, поди, верно, но...
— Ладно тебе, Евлампий, чепуху молоть, — перебил его Мироныч, — брось причитать, не береди парню душу!
Дед Евлампий почмокал губами, намереваясь что-то сказать, но, видно, передумал, махнул рукой и полез за кисетом.
— А тебя кто разукрасил? — спросил дед Мироныч, оглядывая меня.
— Кому тут больше разукрашивать... — ответил за меня Огородников.
Старик пытливо посмотрел на нас и спросил:
— Когда же вы их кончите?
— Сегодня, — уверенно ответил Огородников.
— Дай бог, дай бог, — покачал седой головой дед.
НА УЛИЦЕ брезжил рассвет, когда Огородников умчался к отряду. Мне нельзя было с ним ехать: разболелась нога и воспалилась рана на лице. Надо было обработать ее и перебинтовать. Я спросил у деда бинт и йод.
— Нету, паря, ничего ентого, — сказал он. — А есть у меня такая штука, способная заращивать кости. — Он поднялся и, шаркая ногами, ушел в свою комнату.
Дед Евлампий сидел у печки на корточках и, уставившись в одну точку, молча курил трубку, пуская дым в открытую дверцу. Видать, обиделся старик, раз молчит. Но и мне было не до разговоров: я был сильно расстроен из-за отсутствия Таси, да еще эта боль в ноге. Вскоре Мироныч вернулся с жестяной баночкой, обмотанной тряпкой. Он размотал мою рану, оторвал две небольшие тряпочки и густо намазал каким-то смолянистым, пахучим веществом.
— Что это, дед? — поинтересовался я.
Дед не сразу ответил: он повертел баночку перед глазами, словно что-то на ней выискивал, понюхал ее и бережно поставил на лавку.
— Это, паря, скальные слезы, а по ученому зовут ее мумией. У нас она только под Курулей бывает, но доставать ее шибко рисково; хорошая это штука — все одно зверь языком зализывает, вот почуешь.
И он приложил тряпочку к входному и выходному отверстиям, затем крепко перевязал. Намазал рану и на лице.
Попив наскоро чаю, я засобирался: сидеть и распивать чаи со стариками, когда люди громят банду, я никак не мог, — да и Тасю надо было выручать.
— Ты куда это, паря, загоношился-то? — спросил Мироны
