В воскресенье к вечеру, однако, ему стало совсем скверно. Часов с восьми он начал поджидать Марию. Он смотрел телевизор, выключал его, включал снова, то и дело прислушиваясь к звукам на дороге. В час ночи, когда программы передач кончились, он испугался, что она рассердится, найдя его внизу, и поднялся к себе и лег, не закрывая ставен. До рассвета он пролежал с открытыми глазами. А на рассвете она подъехала на машине в сопровождении какого-то типа со странным акцентом. Герэ не стал подходить к окну, чтоб она его не заметила и не обнаружила наблюдения, даже не наблюдения, а – как он стыдливо себе признался – ревности.
С утра Герэ, петляя, ехал на своем драндулете и вдруг увидел собаку: она весело бежала ему навстречу с обрывком веревки на ошейнике. Герэ хотел остановиться и поприветствовать старого друга, но наткнулся на камень и отлетел в сторону. Очнувшись, увидел, что лежит в пыли, рукав зажат погнутым колесом, а глупый пес прыгает вокруг. Он обругал собаку и пошел дальше пешком, бросив мотоцикл. Кому он понадобится в таком состоянии! Подумать только – лишился единственной игрушки!..
Собака поприветствовала Марию, затем бросилась к миске и, найдя ее пустой, пристально на Марию уставилась, пока та не поняла, что от нее требуется. Собака любила Марию за уравновешенность и строгость. Сейчас как раз Мария ей выговаривала: «Ну, бродяга, сколько же ты жрешь… Где ты был эти дни? Сторожил ли великого счетовода или шлялся, как я, а?»
Собака виляла хвостом и слушала ее очень внимательно, потому что знала, что эта речь будет, вероятно, последней за день: она помнила своей собачьей памятью, что Мария разговаривала с ней только раз в сутки. И действительно, четыре часа спустя Мария и думать забыла о собаке, но тут в дверь постучал Фереоль.
Фереоль, а по имени Доминик, был одним из последних остававшихся в здешнем краю фермеров. По его испитому, сухому, изборожденному горькими морщинами лицу невозможно было определить, пятьдесят ему или семьдесят. Мария посмотрела на него презрительно и враждебно. Она помнила, что десять лет назад, только приехав из Марселя, она провела с ним ночь за несколько франков, в которых очень нуждалась. И уж на что она всякого в жизни навидалась, а о Фереоле сохранила самое тяжкое впечатление. «Тяжкое – не то слово», – подумала она, глядя на его улыбку и недобрые масленые глазки.
– Что тебе надо? – спросила она холодно, и ее уравновешенный тон на минуту остудил пыл Фереоля.
