Янов без раздумий бросился к выходу.
Двух ребят унесли — их тяжело ранило; четверо лежали на прежнем месте, уже навечно, и среди них девочка в мешковатой телогрейке. Голова в полушалке чуть запрокинулась в низинку, строго застыли глаза, устремленные в невысокое, придавленное небо, будто хотели разглядеть, что там, за предзимней неласковой хмурью. Хлеб так и остался зажатым в ее окаменевшей левой руке. Лежал рядом и старшина — без фуражки, шинель растерзана, залитое кровью лицо уткнулось в стылую, черную от гари землю.
Эти ребята, эта девчушка, с ее строгими, застылыми глазами теперь в его, Янова, памяти до гроба...
И еще одно событие войны с пронзительной отчетливостью всплывало перед ним, он даже явственно слышал грохот, гул, тяжелые утробные вздохи земли... Украинская деревенька была небольшая, но светлая, открытая всем ветрам и солнцу: по чьей-то странной прихоти ее построили на взгорке, господствовавшем над вольной равниной, распахнувшейся окрест на многие километры. И хотя в беленых хатах не жили — военная фортуна тут складывалась переменчиво, деревенька не раз переходила из рук в руки, — но она радовала глаз чем-то поразительно веселым, жизнелюбивым, должно быть, вот этими белыми хатами, вишневыми садами, серебряными свечами тополей, будто остров в теплом, тропическом океане.
...Волны немецких бомбардировщиков накатывались одна за другой; в дыму и гари, поднявшейся к небу, они ходили кругами, выстроившись косыми цепочками, пикировали с высоты; сбросив бомбы, прижимаясь к земле, ускользали низом... Было адово столпотворение: огонь, взрывы, дым, взметывавшиеся к небу обломки хат... Зенитки били, захлебываясь, звуки стрельбы сливались в одном кромешном грохоте, но мало-помалу батареи замолкали: самолеты обрушивали на них бомбы, подавляли... Всего два-три стервятника задымили, рухнули за деревней, и Янов, оказавшись на наблюдательном пункте дивизии, видя все и закостенев в бессильной ярости, только повторял: «Ах, сволочи! Ах, сволочи!..»
Потрясенный безнаказанностью, с какой в течение двух часов немцы расправлялись с деревней, — в конце концов появились наши ястребки, — а позднее, потрясенный тем, что увидел в деревеньке, дотла разрушенной, искореженной, с вишнями, посеченными будто топорами, с поваленными свечами-тополями, он, Янов, потом в течение нескольких дней видел, открытыми или закрытыми глазами, эту картину, задремывая, вскакивал в холодном поту...
Теперь, спустя много лет, все вставало с прежней четкостью, и пусть время сгладило ощущения и Янов уже не испытывал того потрясения, — но словно бы заледенелость касалась маршала на несколько минут, и он мысленно видел уже не ту украинскую деревеньку, а всю страну, огромно раскинувшуюся Родину, и на нее со всех баз, «паучьих гнезд», как он их называет, идут и идут армады «суперов», «крепостей»...
