Она убежала, расплакалась, три дня не выходила из дому, хотя мальчишки кричали под окнами: «Маргаритка, айда на Ужу!», «Маргаритка, выходи в лапту!» Гляделась в потемнелое от старости зеркало, висевшее в простенке. Выгоревшие, будто прошлогодняя солома, волосы, шелушившийся нос, маленькие прижатые уши, «постная» шея, плоская грудь под сарафаном, — и заливалась тихими слезами, ртутные дробины катились безудержно — какая уж, действительно, девушка!
А когда вышла из дома — на плече упругое коромысло с ведрами, — была совсем другой: прошла мимо ребят молча. Те бросились к ней, наперебой выясняя: «Чё, болела, что ль?» Но что-то новое было в Маргаритке, неведомая перемена, какая-то неприступность, даже в одежде непривычное — чистый глаженый сарафан, тапочки и белые носки, в соломенных волосах белый бант. Ребята отступили, пораженные и притихшие... А потом она примкнула к табунку девчат повзрослее себя. Здесь другой мир, иные разговоры и интересы: присматривались к мальчикам, судили их, искали «в кого влюбиться», шептались об «изменах», снах и гаданиях, о своих маленьких «открытиях»...
Она опять не увидела мужа, а лишь услышала шарканье ног, острый, щекочущий запах кофе, будто подгорел сахар, донесло сюда, к постели. Муж вернулся из кухни, сейчас устроится за столиком в углу, обжигаясь, станет отхлебывать горячий кофе, узкие плечи будут в такт вздергиваться, как в испуге; вспотеет затылок, залоснятся и распрямятся волосы, но рассекшую затылок поперечину не прикроют...
Мысленно, по шагам, проследила его движение к столику, — тотчас новая картина встала перед глазами...
Вдвоем с подружкой по техникуму они задержались на взморье допоздна, и на платформе редкую в этот час электричку пришлось ждать долго. Прибалтийская ночь пронизывала ознобистым, влажным холодком, наносимым с моря, и под ситцевыми платьишками подружек вспухали на коже мурашки. На полупустынной, слабо освещенной платформе пассажиров было мало, и, чтобы согреться, они отстукивали каблучками по бетонному настилу. Когда к ним подступили двое парней в фуражках с лакированными козырьками, они не заметили. Парни заговаривали, приставали, и девчонки, «отлаиваясь», отступали по платформе к светильнику, под конус зеленоватого, неживого света, в беспокойстве подумывали о том, что могут оказаться с этими парнями в столь позднее время в пустом вагоне электрички, — она должна была вот-вот подойти.
И тут случилось нежданное: снизу, из рассеянной темноты — там, среди сосен, виднелись ларьки и торговые палатки, — по ступеням взбежал высокий летчик. Они потом разглядели, что это летчик, разглядели его сапоги, широкий, блестевший у колена зеркальным пластиком планшет, кожаный на голове шлем, из-под него светлый чуб. Взбежав по скрипевшим ступеням, летчик весело крикнул: «Эй, ребята, чего моих невест с фронта и с тыла атаковали? Ай-ай, нехорошо!» В ту первую секунду девчата не поняли, откуда и как он явился, их спаситель, — это Маргарита узнала позднее: он заметил их еще на берегу, шел за ними... Парни стушевались и ретировались неохотно, тот, что был поменьше ростом, поразвязнее, проворчал: «А не много ли, летун, двух на одного?» «Не много! — Летчик озорно сверкнул белками. — В самый раз».
