— Что ты, папочка, говоришь?
— Ничего, Каток.
За ужином Катя много тараторила, выкладывала немудрящие новости городка, о которых Фурашов уже слышал, потом засияла вся, вспомнив, как жена старшего лейтенанта Коротина родила в машине, когда ее повезли в роддом...
— Такой хорошенький мальчик! Ножки, глазки, только весь красненький!
— Глупая! Цветет, — по-взрослому спокойно рассудила Марина.
Валя, почти не вступавшая в разговор, улыбнулась, взглянув на дочь.
— В няньки записалась, не оторвешь от Коротиных. На обед не зазову!
Фурашов представил Коротина, скуластого старшего инженер-лейтенанта с «пасеки», — значит, у него новый наследник появился. Поздравить надо. Шевельнулась в памяти — теперь уже давнее — та ресторанная история. Держался Коротин с достоинством... Что ж, он ведь, Фурашов, к сожалению, позднее только узнал, как благородно тот поступил с «салагой» — лейтенантом Гладышевым, вернув ему деньги. Инженер крепкий! За «сигмы» его и Гладышева должен благодарить Борис Силыч! Но доходят слухи: мол, притесняет, жучит старший инженер-лейтенант всех, кто попадает на координатные. Но вот парадокс: к Коротину же и просятся... Людей не обманешь, может, раскусили: любить дело и людей — значит требовать?..
«А Тюлин не сказал о родах... В машине ведь произошло!»
— Папочка, это в твоей машине Олежка родился! — словно угадав, о чем он думал, выпалила Катя.
Фурашов, подивившись такому совпадению, улыбнулся.
— Добрый признак! Человек в моей машине родился.
— Верно, папочка! Олежка — прелесть!
Поднявшись из-за стола и сказав, чтоб разбирали подарки, Фурашов обернулся к Вале.
— Схожу в штаб. Узнаю, как и что...
— Да, да, иди! — откликнулась она, и в торопливости, готовности, просквозивших в ее голосе, Фурашову показалось, словно она ждала обратного: он не уйдет, и тогда надо начинать неприятный, трудный разговор. «А если сказать ей? Может, действительно пусть работает — в этом спасение?»
— Кстати, вот детсад... Слышала? Моренов говорит, медик нужен, медсестра... Не пойти ли тебе, мать?
— Мне? Медсестрой? — Она взглянула на него настороженно, с испугом, тут же стала поспешно собирать тарелки. — Нет, нет, я ведь, Алексей, дала зарок, что никогда... И уже столько лет...
— Девять лет — немного! Забыла профессию?
— Почти десять, Алеша...
— Да ты не сразу... Подумай. Ладно?
— Хорошо, хорошо, Алексей...
Девочки закрылись в детской, возились с отцовскими подарками; голоса слышались изредка, приглушенно. И Валя, убирая со стола посуду, передвигалась из столовой в кухню и обратно неслышно, в мягких тапочках, будто боясь спугнуть сумрак, гнездившийся по углам и за шкафами — книжным и платяным. Она испытывала нервное возбуждение: оно словно бы приливало и отливало накатами. Что ж, она понимала: Алексей желает ей добра, и предложение его — идти работать — продиктовано искренними побуждениями. Он верит, он еще надеется.
