— Ты что, не на машине? — удивился Максим и вспомнил: точно, стоянка перед центром с утра была пустой.
— Какая машина! — Костя скривился. — Видел же, какой я прибыл. Шевелиться не мог.
— Хорошо, — кивнул Максим и вышел. Через несколько минут вернулся. — Сделано. Скоро будет у подъезда. Кстати, — заметил он, — надо бы деньжат, на похороны. Венки, ленточки, поминки. Сам понимаешь…
— С бабками, уважаемые, мы все пролетаем, — проворчал Костя. — Весь общак центра был у Петьки дома. Забрал его Кровель, не забрал — неизвестно. Ясно, что теперь все наши денежки вместе с протоколом находятся где-нибудь на Петровке. Так что на похороны будем скидываться из своих, кровных. Вопросы есть?
— А много там было-то? — шепотом спросила Кира.
— Много будешь знать — замуж выйти не успеешь, — отрезал Костя. — Сама прикинь, голова-то есть. Три года работы центра, плюс доли на двух рынках. Сто лет роскошной жизни на Багамах…
— Да, Кирюша, так каждый день. Хорошо еще, больница рядом. В Склифе-то к нему не пускали, а теперь — наоборот. — Татьяна посмотрела на часы и поморщилась. — Нет, с работы я, конечно, уволилась. Деньги? А что — деньги? Дачу продадим — вот и деньги. Ты? У тебя что, есть такие деньги? Половина? Завтра? А остальное? Не знаю, Кирюша… Если только в течение месяца… Ладно, Кира, извини, мне к Илюшке пора. Да, завтра вечером приедешь — поговорим. Без Сережи я такие вопросы решать не берусь. Хорошо. Пока.
Татьяна повесила трубку и бессильно опустилась на стул. Дни проходили бесконечной серой чередой, и она давно потеряла им счет. Ежедневное стояние в очередях за диетпитанием, душный вонючий транспорт, кладбищенский покой больничной палаты. Смена белья, легкий массаж худого, неподвижного тела, тяжелое, через силу, кормление. Беседы с врачами, стыдливо прячущими глаза и бормочущими что-то о сложном экономическом положении медицины, об отсутствии квалифицированного младшего медперсонала, о дороговизне импортных лекарств.
Один Юра Лившиц не сдается. Рассылает результаты анализов и снимки своим бесчисленным родственникам во все концы земного шара, консультируется с какими-то светилами, ежедневно что-то проверяет и перепроверяет. Но когда речь заходит о конкретной цене за операцию, чтобы вернуть Илюшке хотя бы речь, он, смущаясь, уходит от ответа и ворчит что-то вроде:
«Ничего, я еще в несколько мест позвоню. Может, там будет подешевле».
А вечером, когда Илюшка засыпает, — все сначала: грязный троллейбус с засаленными поручнями, стирка, глажка. Несколько часов липкого тяжелого сна, прерываемого постоянным кошмаром: прямо на нее, на огромной скорости, несется кроваво-красный лимузин. Она хочет крикнуть — и не может, связанная кем-то по рукам и ногам. Во рту — сухой твердый кляп. И только открытые, полные ужаса глаза фиксируют неотвратимо надвигающуюся массивную хромированную решетку со звездой посередине. Она встает, идет на балкон, выкуривает две сигареты подряд — со студенчества не курила — и опять проваливается в душную бездну сна.
