«Самогон пили, не водку, — тупо подумал Ваня. — Жульё».
Вечерело, когда он обнаружил, что сидит на смёрзшейся горке земли. Вокруг - вкривь и вкось деревянные кресты. У ног - неглубокая яма, головешки. На дне ржавая лопата. Ваня шагнул в могилу и начал копать. Поначалу ему казалось, что нужно выкопать клад. Потом Ваня осознал, что он сидит на краю ямы, держа в руках столичную свою добычу.
— Бедный, бедный! — причитал Чмотанов. Он встал на колени, из угла могилы выкатился ещё череп, другой, третий...
— И в каждом - дырочка... — коснеющим языком констатировал Чмотанов, рассматривая черепа.
Столичный прах затерялся среди прочих.
Над всеми ними Ваня насыпал маленький холмик.
Затем он шёл, сшибая кресты и размахивая руками. У горизонта стыла бледная вечерняя заря.
* * *
...Чмотанов очнулся в избушке, освящённой пятнадцатисвечёвой лампочкой. Ветхий лысый дед в латаной-перелатанной жилетке стоял у самодельной книжной полки. Пятьдесят пять томов в одинаковых переплётах и несколько рваных брошюрок с буквой ять в заголовках - вот и вся библиотека.
— Возвгащение блудного сына, — картавил старичок, стягивая с Чмотанова заляпанное грязью пальто. — Прошу, батенька, садитесь. Сейчас будем пить чай! А вы, действительно, случайно не... в некотогом годе не годственник мне? Внешнее сходство есть, и довольно большое...
Чмотанов таращил глаза, силился понять: «Картавит, отроду лет сто».
Дед возился у электроплитки, сердился:
— Опять пегегогела! Ну, ничего, мы это починим. Но каковы кгохобогы: столько тугбин постгоено, и до сих пор эне'гия - четыге копейки киловатт. Никакой пенсии не хватает. И опять выход один - нелегальное положение.
Дед ловко вставил проволочку в счётчик, тот перестал крутится, а плитка занялась малиновым огнём.
Пили чай. Дед толковал о дружке своём Сашке, который живёт в Америке, и, как и раньше, ни хрена не понимает в мировой политике.
— Сто лет пгожил, а ума не нажил. Так и не понял, за что его из Госсии выпегли.
«На что намекает?» — недоумевал Ваня и осторожно спросил:
— А ты, дедок, чем занимаешся?
— Бегегу кладбище, это меня устгаивает. Пенсия полностью плюс загплата. Летом подгабатываю, стогожу сено на лугу. Дело это мне знакомое издавна... Вы скажете - есть дела и поважнее. Лет пятьдесят назад я бы с вами согласился, а сейчас, батенька, увольте. Вы пейте чай, не то остынет. Так вот, заботы были не малые, здоговьишко пошатнулось, суета вокгуг, доктога заде'гали, а я их стгасть не люблю. В Госсии меня всегда тянет уйти в подполье. И я в одно пгекгасное утго ушёл из дому. Совсем как г'аф Толстой. Несколько лет жил инкогнито. Писал, думал... К сожалению, ничего не могу показать, на полке этого нет, хганю в укгомном месте. Так вот. Когда спохватился - было поздно: товагищи всё уже гешили за меня. Появление было бы пгосто не уместно... Я занялся своим здоговьем. Изучал йогу, пегестал читать газеты - кгугом твогилось что-то непонятное... Изгедка пегеписывался с Сашей, мы знаем дгуг дгуга ещё с гимназии. В общем, не стоит и вспоминать, что было - того уже не вегнёшь...
