— Что же теперь? — наконец спросила она. — Что теперь говорят… о нас?
— Ссору замяли, Франческа. Вам незачем беспокоиться насчет Денвера. Я встретился с ним и объяснил, что обвинения беспочвенны. Когда все это случилось, он… был у вас. Сожалею, если я вам помешал. — Он помедлил. — Мне следовало бы пожелать вам счастья. Полагаю, оглашение официальной помолвки отложено только из-за болезни вашего отца?
Франческа смутилась и наконец произнесла:
— Да. Пока папа болен, я не могу принять решение. Что же вы сказали лорду Денверу?
— Что он счастливец. — Их взгляды встретились. Маркус отвел глаза и направился к окну. — Что ему невероятно повезло.
В комнате воцарилась тишина. Ее нарушила Франческа.
— Мне пора к папе, — тревожно произнесла она. — Он волнуется, когда меня нет рядом.
— Я хотел бы повидать его, когда он сможет принимать гостей. И заверить, что все кончилось удачно.
— Разумеется. Я пришлю вам записку. И… спасибо вам за правду. Хорошо, что Мария настояла на нашей встрече. — Она направилась к двери, но Маркус окликнул ее.
Франческа медленно обернулась, не отпуская дверную ручку.
— Вы любите его?
Франческа мучительно покраснела.
— Он хороший, добрый человек…
— Об этом мне известно! Но я спросил о другом. Вы влюблены в него?
— Любовь бывает разной, Маркус… Маркус что-то невнятно пробормотал и направился к ней. Оказавшись рядом, он схватил ее в объятия и поцеловал — страстно, крепко, не делая уступок правилам приличия. Инстинктивный ответ Франчески последовал немедленно и был ошеломляющим. Застонав, он поцеловал ее вновь, еще крепче, чем прежде. А когда он наконец разжал объятия, Франческа упала бы, если бы он не поддержал ее. С мрачным удовольствием Маркус осведомился:
— К Денверу вы испытываете такие же чувства?
Глаза Франчески наполнились слезами. Вскинув руку, она изо всех сил ударила Маркуса по щеке, распахнула дверь и бросилась бежать вверх по лестнице так стремительно, словно за ней гнались все демоны ада.
Маркус покинул дом и зашагал по улице. Щека его горела от пощечины. Но он ничего не замечал, обуреваемый смятением. Он злился — на себя, на Франческу, на своего давно умершего дядю, на весь мир. Он горько сожалел о душевной боли, которую причинил ей много лет назад. Все оказалось не так просто, как он предполагал. Но еще горше он сожалел, что в порыве беспечности отказался оттого, что ему следовало беречь пуще жизни.
Но прежде всего в нем властвовало желание — страстное желание вернуться на Маунт-стрит, вновь схватить Франческу в объятия, заставить отвечать на свои поцелуи. Почему никогда прежде он не сознавал, что, кроме Франчески, для него в мире не существует других женщин? Что только с ней он способен ощутить всю полноту жизни? Зачем он так долго обманывал себя, услужливо подыскивая ей подходящего мужа, защищая ее от охотников за состоянием, когда ему следовало предъявить на нее права? Маркус понимал, что допустил непростительную глупость.
