– Понятно. Я себя чувствую сейчас полным дерьмом. Спасибо, – выпалил Майлз.
– Майлз, если ты себя плохо чувствуешь – а для этого, между прочим, нет никаких причин, – в этом нет вины Донны. Тебе нужно разобраться с этой проблемой.
– С какой проблемой?
– С депрессией. С тем, что ты ощущаешь.
– Я ничего не ощущаю. Вот в чем вся проблема.
– Что ж, эмоции являются в некотором роде пустой тратой времени, с этим я могу согласиться. Но они у тебя должны быть. Почему ты тогда разгромил все в квартире, если ничего не чувствуешь?
– Я не знаю. И я не чувствую себя так, словно это я разбил предметы. Вещи просто ломаются иногда.
– Конечно. Вот что, позволь мне сказать тебе, что со стороны ты выглядишь так, будто у тебя есть чувства.
– Я постоянно проверяю свой пульс.
– Я знаю, что ты его меряешь. Меня с ума сводит то, как ты это делаешь.
– Так, значит, ты замечаешь, как я это делаю? – спросил Майлз. Он был уверен, что эта его привычка незаметна для окружающих.
– Конечно, замечаю. У тебя постоянно два пальца лежат либо на шее, либо на запястье. Ты что, проверяешь, не умер ли ты или что-то в этом роде?
– Иногда я и сам удивляюсь.
– Боже, ну ты и обуза. Настолько же, насколько хорош в работе.
– Я знаю.
– И тебе нельзя помочь? – спросил Калвиндер, глядя из окна на улицу.
– Мне пытаются.
Калвиндер внезапно посмотрел на него.
– Вот зачем ты ездил во Францию?
– Да. Правда, я не могу об этом рассказать.
– Ничего, я все понимаю. – Калвиндер поднял вверх руки, обсыпав свои волосы пеплом с сигары. – Но ты с кем-то видишься – с консультантом или еще с кем-то?
– Да. Но я, правда, не хочу говорить об этом, хорошо?
– Конечно. Какие, как думаешь, шансы у «Индии» завтра?
– А чем они занимаются?
– Играют в крикет. Я просто сменил тему. Еще шампанского?
Примерно в то же время, когда Майлз сидел в гостинице «Ковент Гарден», Марио Лупо сходил с экспресса «Евростар» на вокзале Ватерлоо. Он пошел по платформе, за ним следовал Филипп, нагруженный багажом.
Психотерапевт слегка волновался. Ему никогда не нравилось проходить паспортный контроль, он воспринимал эту процедуру как грубейшее вторжение в личную жизнь и как угрозу его независимости. Поскольку у него не было какого-нибудь постоянного места жительства, Марио считал упоминания о гражданстве или национальности проявлением концепции изоляционизма. Он был, как ему самому нравилось полагать, гражданином мира. Его национальностью была принадлежность к человеческой расе. Наличие паспорта, в котором указывалась его национальность, являлось для него неприятным фактом. Марио заглянул в маленькую сумочку, висевшую на его левом плече. Внутри лежали восемь паспортов, все абсолютно законные, оформленные на него, но под разными именами.
