Римляне, всех нас[10] к великому сожалению таки покорившие, увековечат плоскую остроту и много веков подряд с презрением и злобой регулярно станут плеваться и писать в бедную и ни в чём неповинную реку — тем и можно объяснить пенящиеся порой, будто покрытые слюною воды её. И потому-то, на самом деле, не призывают воды Эн к купанию, супротив Амура, воды которого, впрочем, не менее грязны.
С другой стороны, «haine» то же самое, что по-латыни odium, объяснявшее предкам нашим всякую принадлежность к славе и почёту, но, как мне кажется, доверия сиё заслуживает мало.
Другая, более прагматичная историческая школа утверждает, будто слово «haine» происходит от кельтского aien, смысл которого сводился к простому понятию «бежать, течь». Должно было это означать, что Эн всего-навсего речной поток, и что когда-то она и в самом деле текла, теперь же выглядит продрогшей и в замедленном подрагивании вод своих несёт в них нечистоты всех окрестных этих мест.
Сможет ли кто-либо ныне поверить, что некогда с радостью вилась она меж лугов и болот, полная карпов, щук, линей, колюшки и прочей пресноводной рыбы, мимоходом поглаживая растущие по берегам деревья, огибая и при том одаривая своей прохладой хутора и деревушки, жители которых удостаивали её доверием своим, сидя на гостеприимных берегах её и полоща в водах её ноги свои?
Времена меняются, и ныне ползёт она стыдливо меж замечательных наших терриконов, гигантских могильных холмов, подобных Альпам гор хлама, слишком бедных для использования угольных отбросов, смешанных с извлеченной при проходке галерей, ведущих к угольным пластам, землёй. В пятидесятые протекала она вдоль поселений со сбившимися в кучки шаткими, едва не разваливающимися постройками под ребристыми толевыми крышами, схожими с вагонами поставленных на вечный прикол поездов. Позже, обернулись они свалками бетонных конструкций, грубых, шершавых и бездушных, если только не вдыхали в них свою душу популяции иммигрантов, вынужденных довольствоваться, хотели они того или нет, и этим. То тут, то там преодолевала она хитросплетения кабелей и металлических балок, когда-то участвовавших в работе лифтов, спускавших героических шахтёров на глубину в тысячу метров лишь затем, чтобы обмакнуть там в ванну чёрных чернил, а потом на белёсых стенах их бессонных ночей навсегда отпечатать пережитые ими страдания, поступки их и дела их, мрачные страницы книги их жизни. И теперь ещё, средь изъязвлённого камня и ржавого железа, промеж сортировочных ангаров с выбитыми стёклами и застывших на оказавшихся вне закона рельсах вагонеток возносятся к верху эти туры молчаливыми, недвижимыми стражами гнетущего запустения, напрасными и призрачными.
