Тут-то и явились они или, скорее, слились с жертвой своей, плакальщицы эти — четверо чёрных ворон, четверо горестных вестниц покачивались и раскланивались над раздутым юным телом, морем покрытом синюшным оттенком. Зашлись внезапно они разноголосым аккордом, пронзительным и душераздирающим… Настолько убедительными в своих стенаниях были эти гарпии, что вместе с ними разрыдался и я. Обнаружив, что хорошо плачу, решился сделать плач своим ремеслом и плакал будто истый плакальщик.
Плакал вновь горючими слёзами я, когда раскланивался, из последних сил, Nonno Лино. Пришло время обклеивать стены улицы Фрателли Бандьера объявлениями о смерти деда с обрамлённым в чёрную рамку его, а значит и собственным моим именем и паковать нам свой багаж. Отныне был я единственным в семье Джулиано Кросе.
И вот, снова мы на паромной переправе в Мессина-Реджио ди Калабрия, затем в паровозе с непременными черствым хлебом, колбасой, вялыми томатами, scaccia, шпигованными шпинатом со следами мяса пирожками, что должно было помочь продержаться нам до вокзала Шарлеруа, в Бельгии.
Странно, но чем глубже погружался я в возраст, тем меньшим представлялся мне тот паром, в первое моё путешествие на Сицилию представшим передо мной величавым, светящимся, сказочным будто Rex из «Amarcord»’а Феллини.
Заметил я, что в адрес дочери, секретарши своей, а по совместительству и гримёрши трупов, Фернан Легэ нередко намекал, но намёки обувал в грубые сабо, будто бы та излишне серьёзна, подталкивал он меня к тому, чтобы взял я её с собой поразвлечься — «ну, как там у вас, у молодых — обмен идеями и всё такое». Не раз всё это имело место и в её присутствии. Чтобы бедняжка, на деле голубоглазая брюнетка, пышный бюст которой выпирал даже из рукавов белой, с глухим воротничком блузы, не обиделась, предложил я ей отправиться в «Старую скважину», дансинг у подножия горы Панизель в Монсе. Фернан, спонтанно, презентовал нам свой трёхсотый «Мерс». За рулём, нескрываемо ликуя, сидела мамзель Легэ.
Знал я, куда мы едем — знакомы мне те места. Бывали мы там с пропавшей ныне ягодкой моей в благословенные времена, когда одаривала она меня своей улыбкою. Не ведая, что за порыв мазохизма обуял меня, испытывал я неодолимую потребность пощекотать себе нервы одной лишь возможностью встречи с нею в компании с новым верным рыцарем её, не слишком в то веря. Сам же я и предложил совершить то паломничество на берег минувшего моего счастья.
