Сидя сейчас в машине, Геннадий Генрихович вдруг вспомнил ту ночь, когда она сказала: «Я бросаю тебя».
А тогда он долго не мог понять смысл этих трех слов: «Я бросаю тебя». Просто он любил ее. Поэтому и не мог понять. А она повторила: «Я бросаю тебя. Завтра».
— Кто он? — спросил Станкевич.
— Никто. Я просто хочу пожить одна.
— Не ври мне! — прокричал Станкевич. — Коли набралась смелости сказать эти слова, так говори до конца! Кто?
— Какая тебе разница?
— Кто, я спрашиваю! — рявкнул Геннадий, и Элла отпрянула от него. — Кто, я спрашиваю!
— Шелиш.
Станкевича точно обухом ударили по башке. Он ожидал какого-нибудь двадцатилетнего жеребчика с женским блеском в глазах и чувственным поэтическим обликом, какого-нибудь актеришку из тех, кто красовался на глянцевых обложках, но никак не этого золотушного очкарика, который с экрана телевизора говорил рублеными фразами, обещая всем скорое благоденствие.
— А-а…
— Они разошлись. Три месяца назад.
— А-а…
— Мы уже полгода встречаемся. Полгода, как любовники. Но я так больше не хочу. Я выхожу за него замуж. И это вся информация. Сын будет жить с нами. Когда закончит учебу и вернется из Швейцарии, он приедет уже не сюда, а на нашу с Олегом квартиру. Я с ним говорила. Олег тоже. И это вся информация. Я тебе оставляю квартиру, всю мебель, возьму только свои шмотки. Адвокат тебе позвонит. Вопросов нет?
— Нет, — помолчав, ответил он.
— Я рада. Я хотела завтра утром обо всем тебе рассказать. Перед уходом. Решила не травмировать. Но ты сам меня вынудил. Извини, что так все получилось. А теперь я хотела бы немного поспать. Иди к себе.
И он ушел. Безропотно. Пошел на кухню, выпил бутылку мартини. Прямо из горлышка. И, не раздеваясь, лег спать. Когда проснулся, ее уже не было. С тех пор он ее и не видел. На суде он не присутствовал, его интересы представлял адвокат. Однажды по телевизору, на каком-то официальном приеме, она мелькнула один раз. Ему тогда показалось, что она похорошела…
— Они уже разлепились, — сообщил Тюменин. — Можно начинать.
Станкевич не ответил.
Олег с Эллой жадно набросились на голубцы. Ели молча, в просторной двадцатиметровой кухне, отделанной белым пластиком. Элка лишь набросила халат на голое тело, а Олег сидел в трусах, то и дело вожделенно посматривая на нее. Она его всегда возбуждала.
Дача была государственная, но Шелишу разрешили ее выкупить. Семь тысяч долларов не деньги, и Элла постоянно его подталкивала оформить купчую, тем более что можно было в кредит, а это почти бесплатно. Но Олег медлил, сопротивлялся, боясь разбойных журналистов, которые очень любили обсасывать такие темы. Последний месяц они громили генералов, понастроивших себе каменные виллы за счет армии, и Шелиш притормаживал Элкины аппетиты.
