За несколько минут до подъема дежурный отправил меня в столовую накрывать завтрак.
— Э-э, воин! — остановил кто-то после завтрака. — Пачиму такой грязный? Лень постираться? Времени не хватает?..
— Р-рота, строиться на утренний осмотр! Лейтенант зацепился за меня взглядом, остановился. По смуглому лбу поползла вверх черная бровь, как вопросительный знак.
— Чей это солдат? — спросил, слегка откидываясь назад.
— Мой, товарищ лейтенант, — голос сержанта. Я стою первым, рядом с ним, и голос через его плечо отдается во мне. — Он только что прибыл.
— Что, прямо такой прибыл?
— Так точно, такой прибыл.
— Чтобы немедленно привел себя в порядок. Слышите, Анохин?
— Приведем, — голос через плечо наполняет меня прерывистым звоном.
В учебном классе табурет притянул меня с силой, ни за что не оторваться. И сразу же веки начали тяжелеть, а комната разъезжаться, и фигуры плавают в ней, шевелятся беззвучно. Напрягаюсь — выдавливаю глаза, удерживая на месте смуглое лицо замполита. Вот оно замерло, и послышалось:
— …Еще раз и еще раз: обстановка на зоне крайне напряженная. Выявлено двое, склонных к побегу. Вчера этапом доставлен из «крытой» зоны один орелик: два побега, один с убийством часового. Повторяю, побег… неминуемо… грозит…
Смуглое лицо опять задрожало, превращается в темное пятно. Голос удаляется, подпрыгивая.
— Спишь?
Ударили или показалось? Чьи-то глаза прорываются издалека.
— Не высыпаешься? Ну ладно, выйдем только. Темное пятно отвердело, и голос тоже.
— …Рядовой Андреев заснул на посту и тем самым допустил побег. Его судили — три года лишения свободы. Не в дисбат. В колонию. А в колонии…
Я догадался, что нужно сделать. Потихоньку вытащил из пилотки иголку. Зажал в пальцах так, чтобы не было видно, и начал покалывать левую руку. И темный диск лица впечатался в глаза, голос зазвучал в голове, твердый-твердый.
— …В результате Андреев на пятый день заключения покончил жизнь самоубийством. А теперь — международное положение…
Рука покраснела и разбухла. Но я видел, как «будили» засыпающих с моего призыва. Я избежал этого.
* * *
После обеда зачитали список заступающих в караул. Я был назначен дневальным в суточный наряд.
Заступающие в караул отделились, я побежал в душ стираться. Мыла нигде не нашел, драл ногтями свое хэбэ, расстелив его на цементном полу.
Закрытый охапкой формы, кто-то вошел тихо. Скинул принесенное на пол — открылось лицо, как из сизой, дрожащей копирки.
— Тебе стирать сказала… чисто-чисто.
