Правда, Франция в то время еще не была той смеющейся страной, какой она стала впоследствии. Привычка подчиняться произволу, великих и сильных мира сего еще не так глубоко укоренилась в душах французов, чтобы они могли петь о своих страданиях>{52} в остроумных уличных песенках и считать это достаточной местью. Когда Фауст и дьявол вступили на богатую землю этой страны, она стонала под гнетом Людовика XI>{53}, трусливого и хитрого тирана, который первый назвал себя «христианнейшим» королем. Дьявол нарочно ничего заранее не рассказал о нем Фаусту, — он хотел сокрушать сердце своей жертвы постепенно, открывая перед нею все новые и новые мерзости. Чем ближе знакомился Фауст с жизнью, тем большие сомнения должно было по замыслу дьявола вызвать у него небо. Дьявол медленно готовил Фауста к последнему удару, самому ужасному из всех, когда-либо поражавших человека, отважно восставшего против пределов, коими ограничила наш горизонт рука всемогущего. К сожалению, человеческие деяния давали для этого замысла огромный материал, и люди более мудрые, чем Фауст, даже без всякого участия дьявола не раз терпели крушение, разбиваясь об эту опасную твердыню, если забывали, что покорность судьбе — первое требование, которое природа предъявляет к человеку. То же случалось с людьми, в основе характера которых не лежали доброта и снисходительность, ибо только нежное сияние этих добродетелей способно сделать более светлыми и отрадными мрачные картины жизни на земле. Есть особый мрачный и ядовитый атеизм чувства, который почти неизлечим, потому что для него всегда имеется достаточно кажущихся причин; он исходит из сердца, и притом из сердца человека, настроения и ощущения которого слишком остро отзываются на противоречивые явления нравственного и физического мира. Жар такого сердца не меньше изнуряет рассудок, чем лихорадка — тело тяжелораненого. По сравнению с этим атеизмом атеизм разума — просто вздор, ибо человек мыслящий ищет причины своих поступков, и это занятие неминуемо приводит его к пределам, за которыми человеческий дух уже бессилен; даже на самого смелого они налагают оковы, достаточно прочные, чтобы помешать ему ринуться в темное неведомое ничто. Все предупреждения тщетны; нравственный мир, так же как и политический, имеет и должен иметь своих мятежников. Они не навязывают нам учения о призрачном мосте, перекинутом из мира чувственного в мир интеллектуальный. Их жертвы призывают нас не забывать о косной самонадеянности нашего человеческого достоинства… Фауст знал о короле Франции только то, что он сам называл себя «христианнейшим», что он первый усмирил вассалов своего государства и утвердил над ними права короны. Фауст знал еще, что остальные дворы Европы боятся Людовика XI, ибо для него цель оправдывает все средства и не было еще случая, чтобы он сдержал слово вопреки собственной выгоде. Теперь Фаусту предстояло познакомиться со средствами, с помощью которых король достигал своей цели.
