Старик раскурил потухшую было трубку и опять задымил едким самосадом. Помолчал немного, повздыхал о чем-то, словно вспоминая пережитое, заговорил снова:
— На стройке мы, взрослые, вроде наставников были, молодых учили. Ирину частенько видеть приходилось. Она бригадиром стала, и бригада ее всегда первой была. В то лето сын моего двоюродного брата в гости к отцу заявился. В летной школе он тогда учился, на побывку его отпустили. Парень из себя видный, красивый. Познакомились они с Ириной, полюбили друг друга и тогда же поженились. Но не долго мы радовались их счастью. Пришла война и все враз изменила. Сын моего брата на фронт ушел, война к нам подступать стала. Посоветовались мы с братом и порешили Ирину к родителям в Переяслав отправить. Там, мол, ей у своих спокойнее будет. Но не тут-то было.
— Никуда я отсюда не уйду, — твердо заявила Ирина. — Теперь повсюду фронт, и от войны бегать не годится.
Как-то незаметно вокруг рассказчика собрались друзья Кравченко. К беседующим один за другим подходили танкисты и автоматчики, останавливались на минутку, а потом, увлеченные воспоминаниями старого железнодорожника, оставались около него. А старик, видя, с каким интересом его слушают, все продолжал и продолжал рассказывать:
— Так и осталась Ирина в Дарнице. А потом мы узнали, почему она не захотела уехать из своего городка. Видите впереди колючую проволоку? Тут был лагерь наших военнопленных. Это — ад кромешный, страшно и вспоминать о нем. Случалось, подойдешь близко к лагерю, душа каменеет. Раненые и больные пленные вповалку лежали на сырой земле, зарывались в норы. Многие не имели никакой одежды. В лагере — зловоние, грязь. Умерших не убирали неделями. Увидят пленные прохожих, зовут к себе, молят о помощи. А чем поможешь? Бывало, проберешься к проволоке, передашь кусок хлеба, картошки, вот и все. Да и за это часовые расстреливали жителей. Муки пленных были ужасны.
Однажды до нас дошли слухи, будто немцы отделили раненых военнопленных командиров и комиссаров и собираются их вскорости расстрелять. Кто говорит, что двадцать командиров, кто — тридцать, а кто и пятьдесят. В общем, точно не известно. Знаем одно, что ждет наших людей злая смерть. Весь город тогда заволновался, все только об этом и говорили.
Мы с братом заметили, что Ирина как-то сразу изменилась, повзрослела. Вечерами она часто задерживалась и на расспросы отвечала невпопад. Когда в городе разнеслись слухи о готовящемся расстреле пленных, Ирина объявила, что соскучилась по своим родителям и ей надо обязательно уехать в Переяслав. Без пропуска туда не попадешь, кругом шныряют оккупанты, и мы подивились этому ее желанию. Я в тот вечер был у своего брата. Он был сапожником и этим ремеслом зарабатывал хлеб в то трудное время. Сидим мы так, мирно беседуем; брат чинит мои сапоги, а его жена Агафья хлопочет по хозяйству. Вдруг открывается дверь и в комнату входит Ирина, а за ней — немецкий офицер. Мы просто опешили. А Ирина не обращает на нас никакого внимания, словно нас и нет в доме.
