Психиатр был спокоен и вежлив. Задал несколько дежурных вопросов, не глядя на меня, стукнул по коленке молотком
— А в армию хотите вообще?
— Хочу, — тихо сказал я. — Очень хочу.
Тут он впервые поднял на меня глаза:
— А зачем?
Я вздохнул:
— Говорят, там дедовщина. Может, меня убьют.
Надо было видеть его лицо. Прекратив писать, врач оценивающе окинул меня взглядом и, естественно, не мог не обратить внимания на еле-еле выбивающийся из-под манжеты край бинта.
— Покажите руку. Что с рукой?
— Да ерунда, порезался, не стоит вашего интереса.
Свежие поперечные порезы произвели на него должное впечатление.
— Что случилось? Зачем ты это сделал?
Я, потупив взор, прогнал шикарную телегу о расставании с девушкой, что не могу и не хочу без нее жить, а распилить вены до конца мне не позволяет боязнь крови. Поэтому я требую незамедлительно отправить меня на службу. Желательно именно в десантные войска, к которым я приписан, где меня либо убьют «деды», либо я забуду раскрыть парашют.
К такому раскладу психиатр был явно не готов. Я внутренне еще раз порадовался, что не стал косить под буйного или приходить в кабинет с овчаркой и требовать послать меня на границу.
Следующим утром я стоял у приемного отделения психиатрической больницы № 4 имени Ганнушкина и стучал в закрытую дверь. Раннее утро, Сокольники и подсмотренный в направлении предположительный диагноз «маниакально-депрессивный психоз» сделали меня немного свирепым.
— Не долби, не видишь — закрыто! — резко оборвал меня неприятный голос.
Я оглянулся. За спиной стоял какой-то неуравновешенный человек в белой пижаме. По виду, клинический идиот.
Отвернувшись, я хрястнул по двери ногой.
— Ты что, не слышишь? Не стучи! — Он схватил меня за плечо.
— Не тронь меня, псих ненормальный! — заорал я и с силой отпихнул его.
Дальше события развивались молниеносно. «Псих» в пижаме достал из кармана ручку от двери, открыл помещение и, заломив мне руку, затащил меня внутрь. Вовремя поняв, что это не сумасшедший, а санитар, я не стал вырываться и давать сдачи.
— Так, — просмотрев мое направление, сказал санитар. — Буйный призывник со склонностью к суициду. Давайте-ка его ко мне оформляйте, в третье.
— Но его же в санаторное надо, в двадцать шестое, — удивилась медсестра.
— Ничего, там мы его отучим на людей бросаться!
Я попал в отделение для буйных. Отобрали всё, абсолютно всё, кроме тренировочных штанов, тапочек, футболок и умывальных принадлежностей. В коридоре страшного третьего отделения мне велели сидеть и ждать. С неподдельным ужасом я осматривал движущихся по коридору людей. Вот солдатик, перегрызший в армии себе вены. Вот безумный, пустивший себе слюну на клетчатую рубашку, выкрикивает горлом хриплые сонеты. А вот и хрестоматийный Наполеон, у него сейчас спокойный период, по осени он превращается в генерала Багратиона и становится буйным. Бабушка-уборщица, кивавшая мне на больных, смотрела на меня с искренней жалостью. И очень обрадовалась, когда из кабинета вышла врач с доставившим меня злым санитаром и громко сказала:
