Там, на Майдане, все казалось ясным и полным великого смысла, а сейчас...
Пресса набросилась на него, считая нежелание работать в старом здании Администрации интеллигентским капризом, позой, чуть ли не PR-ходом. Откуда им знать, что стены дома на Банковой, как хлипкая обшивка ядерного реактора, облучали, пропитывали тем, что сами впитали за четырнадцать лет, — бесчеловечностью, хищной злобой, кровавым свинством предыдущих правителей?! А может, он действительно фантазирует, все еще не придя в себя? Иначе как объяснить, что все «хлопцы» — и Мартынко, и Третьяк, да и Петя Полошенко — чувствуют себя там как дома? Петя... Он опять сегодня звонил, жаловался на Юлину неуправляемость, случайно (или специально — какая разница, больно-то одинаково!) нажимая на самые тайные, самые болевые точки в душе. Кричал, что народ все больше верит ей, а не своему Президенту, припадает к экранам, ловит каждое слово... Странно, Мыкола и Саня говорят то же самое, только другими словами. Они и звонят-то по очереди, как-то слишком уж согласованно, будто по графику...
(График действительно существовал, как и договоренность до поры до времени быть максимально корректными в телевизионных выступлениях — ни одного «кривого» слова о Юльке, почаще упоминать «единую команду» и «верность идеалам Майдана». Составил график сам Полошенко, потом Саня с Мыколой доработали, убрав излишнюю эмоциональность, подкрепив подготовленными цифрами. А телевизионную демонстрацию «едности» одобрили. Ничего, придет время — и миф рассыплется в прах: ломать — не строить. Но пока что это работает на имидж, на их, «ближнего окружения», общее дело...)
Президент этого не знал. А узнал бы — не поверил. Они — СВОИ, а это так ценно в сегодняшнем подлом и колючем мире! Мыкола Мартынко — друг, умница, профессионал. А Петя? Он же кум, он его девочку перед Господом на руках держал, это не какая-то там карьерная грызня, это — святое, вечное...
О Саше Третьяке разговор вообще отдельный. Его черты мелькали в самых страшных, кроваво слипшихся воспоминаниях, которые все реже, но с беспощадной регулярностью наваливались на Президента. Горящее огнем лицо, чужое и незнакомое, за считанные часы превратившееся в омерзительную маску зверя, приступы боли и ужаса, даже не чувство, а ЗНАНИЕ — он умирает, уходит из этого мира, оставляя столько несделанного и просто дорогого сердцу... В этих воспоминаниях, похожих на предсмертный бред, Сашины глаза появлялись, как печать доброты и любви, как луч надежды и уверенности в том, что все будет хорошо...
