— Да, я знаю, — понурился Тагин… — Его повесили через два дня после нашего последнего свидания… Я чудом уцелел. Думал, что пропаду.
Вспомнили какие-то 30 тысяч, которые по одной версии были сожжены, по другой — присвоены.
Помянули проклятьем провокаторов, которых среди максималистов, к счастью, было мало.
И после чая начали толковать о необходимости создать центральный орган, о необходимости всероссийской конференции. Обсуждали и вопрос о возможности слияния с левыми эсерами.
— Но я предлагаю не нам слиться с ними, а им предложить слиться с нами. Мы и они признаем, что революция социальная, но одного их контроля недостаточно. Да и положение это у них нетвердое, колеблется постоянно. Спиридонова определенно заявляет себя максималисткой, только не говорит этого во всеуслышание и не доводит до конца своих мыслей. У левого крыла эсеров, несомненно, есть многое родственное нам…
— Однако, я знаю, товарищи, что в одном разойдусь круто со всеми вами, — в вопросе о федерации.
— Федерацию я не признаю, потому что мыслю Россию как единую страну, преследующую единые цели. Федерация — раскол и абсурд. В этом разойдемся.
Никто не возражал. Была уже поздняя ночь. Я ночевал в доме эмигрантов и на следующий день уехал из Петербурга.
23 сентября 1917 г.
Я был делегирован от местного Совета рабочих депутатов на демократическое совещание. Был и убедился в том, что пустой болтовни всюду достаточно.
Целые дни разные представители говорили одно и то же, одно и то же… Было противно, скучно и стыдно за них, не понимающих ненужности многословия. Мы понимаем, что надо заявить свою волю, но когда смакуют целыми часами давно уже пережеванное, — становится тошно. Ценны были лишь Церетели и Троцкий. Все остальное молотило и свистало по готовой дудке. И каждый считал своим долгом начинать с азов и рассказывать давно уже всем известное. Волновались, кричали, аплодировали, но ясно было, что примирить непримиримое не удастся.
Так и вышло, когда большевики покинули заседание. Часто упоминалось про гражданскую войну, и призрак ее уже реял над головами восседавших. Были фальшивые попытки примирения, были открытые угрозы. Страшный беспорядок, царивший на совещании, был в порядке вещей.
* * *
Сегодня наш комитет перешел в специально снятое для него помещение.
Без средств, почти без сил, — движимые единственным желанием поставить, укрепить и расширить начатую работу, — взялись мы за свое большое дело.
Помещение в зимнее время, плюс платный заведывающий комитетом обойдется самое малое рублей в двести ежемесячно, а средств нет. Из предполагаемых лекций провел я только одну, собрал несколько больше 100 руб. Сборы первого дня, вчерашнее самообложение (по 3 руб.) и лекция дали в общем до 200 руб., а размахнулись мы рублей уж на четыреста. Единственная надежда на лекции. Дней на десять оторвало меня совещание, теперь выбрали товарищем председателя в Совете, — так дело все и затягивается, все откладывается. А в Тейкове уже продано около полутора тысячи билетов. Никак не выберу времени съездить. Пришлось отказаться и от работы на курсах: курсы отошли на задний план.
