На столе Гулого и правда стояла бутылка недопитой бормотухи, но Катя подумала, что это еще ничего не значит.
– Вы меня не понимаете, милостивый государь, – встрепенулся писатель, – что я для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу… Написать исповедь – значит, раздеться догола. Решится на такое прилюдно не каждый… но я-таки попробую.
– К кому это он? – испугалась Катя.
Нил молча дышал ей в затылок.
– Невесело, да-а, невесело… – простонал писатель, – но и скорбеть грешно, когда еще остались силы… – он уронил голову на стол. – Я так полагаю: ежели возникла мысль в голове, то имеет право быть записанной. – Гулый стукнул кулаком по столу, потом вскинулся и, схватив стакан, плеснул в него немного жидкости из бутылки. – Раз есть она в моем мозгу, то непременно присутствует, присутствовала или только будет присутствовать и в остальных беспечных головах, а значит, отпускать ее не след… – писатель одним глотком осушил стакан и, явно приободрясь, взялся за ручку. – Все писатели списывают с одной книги… Загляну-ка и я в нее. Она, конечно, черт-те как написана, на тарабарском языке да еще в зеркальном отраженье, но кто захочет – разберет… – неожиданно Гулый вскочил из-за стола и, бросившись к окну, запричитал: – Кроткая, не делай этого, не делай, умоляю…
Испугавшись, Катя отпрянула от двери и мелкими шажками отступила в сторону кухни.
– Чего не спишь? – Нил курил, не зажигая свет на кухне.
– Хотела постирать, пока мегера дрыхнет. Днем ведь, сам знаешь, она по записи в ванную пускает. Да чего-то всякая охота пропала, – всклокоченная голова писателя в отблесках красной настольной лампы еще стояла у Кати перед глазами. – Нил, тебе не бывает страшно?.. Меня страшит слишком многое: морская пучина и огромная высота, смерть и бессмертие, власть и анархия. Я живу в преодолении боязни, – отставив в сторону ведро с бельем, Катя бессильно опустилась на подоконник.
Нил долго не отвечал. Его лицо то возникало, то исчезало в тусклом свете ночника, мерцающем в мансарде напротив. Полуночник стоял, облокотившись на старый буфет адвокатши.
– Культивирование страха – что может быть страшнее? Хочешь, дам тебе свой рецепт? Я нашел его, проведя однажды ночь в лесу. Мне было семь лет, и я заблудился, идя от станции к даче. Вечерело. Я со страхом искал выхода к какому-нибудь жилью или дороге. Затихающий лес пугал и отталкивал. Когда совсем стемнело, я затаился в овраге, но каждый треск или шелест заставлял сердце отчаянно колотиться. Выскочив из оврага, я помчался сломя голову, натыкаясь на деревья, кусты, падая и плача. В конце концов, обессиленный, я рухнул на землю и лежал, боясь пошевелиться от ужаса. Я застыл, как нечто неодушевленное. И вот тогда случилось чудо: я вдруг перестал чувствовать себя чужаком, я стал частью земли, к которой прижался всем телом. Я лег на нее и стал ею, потому что и был ею всегда. И страх отступил. Мне было так же нечего бояться, как глупой травинке или ничтожной букашке. Сама себя природа не боится, и все, что нужно для того, чтобы стать бесстрашным, – это ощутить к ней причастность.
