Это пригодилось, кстати, и при открытии Курской магнитной аномалии.
Покончив с некоторыми частностями и эмоциями, предшествовавшими поступлению нашего героя в новое учебное заведение, перенесемся вместе с ним в Киржачскую учительскую семинарию. В видах экономии места предоставляем самому читателю вообразить впечатление, произведенное на угнетенного и преисполненного наилучших надежд юношу первой в жизни поездкой по железной дороге (она тогда доходила до г. Покрова; оттуда до Киржача — верст тридцать — приходилось добираться на попутных мужичьих телегах).
Смело можем опустить также и описание захолустного городка Киржача, его немощеных улиц и двух мест постоянного массового скопления киржачан: текстильной фабрики и кабака. Семинаристы в городе почти не бывали, они жили в удалении от него на два с половиной километра (обветшавшие семинарские корпуса до сих пор стоят, чего, к сожалению, не скажешь о великолепном — эпитет самого Губкина! — сосновом боре вокруг: он сильно и необратимо поредел).
Нет, что ни говорите, Ивану Михайловичу везло! До двадцатичетырехлетнего возраста он не знавал, счастливчик, ни бульканья паровых станков, шипенья ременных передач, ни канцерогенных выдыханий заводских труб, ни сладкого стрекота городских канцелярий, он жил, что называется, на лоне природы! Он дышал острейшим воздухом Мещеры, любовался нежнейшими пейзажами равнины, способными привить впечатлительной юношеской душе, а именно такой и называл свою душу Иван Михайлович, философическую стойкость и беспримерное терпение при неудачах. Он окунал тело свое, в то время жадно набиравшее сил и росту, в свежайшие водные струи, еще ни разу не замутненные семицветной нефтяной пленкой.
Вот и сейчас… Киржач-река — одна ведь из красивейших рек на Московской возвышенности (левый приток Клязьмы. Современные туристы доезжают до станции Орехово, откуда до устья восемь километров). Берега высокие, обрывистые, местами напоминают таежные; свисают ветки деревьев; затонувшие стволы образуют запруды… Дубовые рощи, пойменные луга с редким кустарником и пляжи… Глубокие овраги, заросшие бузиной, ивняком, шиповником…
К Киржач-реке ниспадал семинарский двор, окруженный упомянутым великолепным, ныне почти исчезнувшим сосновым бором, от которого отделялся он высоким частоколом — с неплохими звукоизоляционными свойствами: в семинарии должно было быть тихо. Семинария должна была, если угодно, олицетворять тишину, хранить частицу великой имперской тишины, консервировать ее в душах воспитанников, дабы, возвратясь в народ, они передавали ему, внушали благоговейное отношение к тишине, порядку. Время не имело права просачиваться сквозь высокий забор; программа по литературе обрывалась на Пушкине; Тургенев был запрещен. Да и Пушкин, обкорнанный и урезанный, выглядел вполне любителем тишины и дворцовых залов.
