– Из бельгийского «Миними» хреначит, – восхищенно поведал Сташевич. – Классная штука – с заменяемым стволом, разброс пуль вообще никакой. И лента на двести патронов, вот бы нам такую...
Вдруг разом все стихло. Вертолет заглох. Отстрелялись. Только бег «зайцев» по полям с галдежом и стенаниями будоражил округу, да свиньи расхрюкались в своих свинарнях.
– Хана десанту, вечная ему память, – с деланым прискорбием изрек Борька. – А мы-то чего? Побежали, господа?
– Глянь-ка, – схватился за автомат Сташевич, тыча пальцем куда-то в серую ночь.
Из мути за приземистыми строениями вылупились двое. Пригибаясь, бежали через пустырь. В облегающей одежде, в шапочках-окатышах, за плечами горбушки – то ли рюкзаки, то ли ранцы.
А у Храма опять заработал пулемет. Не по этим двоим – светляки летели куда-то вниз, добивая недобитых ранее. Последнее слово отрезанного от суши пулеметчика – апартаменты второго этажа полыхали вовсю, языки пламени лизали крышу, подбирались к башенке.
– Эй, мужики, сюда! – привстал Турченко, отгибая лохмотья свиной «строганины».
– Ты чего? – схватила его за руку Невзгода.
Двое шарахнулись, как от Годзиллы. Вскинули по инерции автоматы (я как раз припала к земле), прошлись огнем по верху коптильни, нашпиговав свинцом обветренную свинину. Борька прыгнул под жестянку. Вскочил Сташевич, ударил длинной очередью, воспользовавшись паузой. Я неистово молилась (горим! тонем! убивают!), когда меня оторвали от земли, чуть не вытряхнув из куртки.
– Зачем ты их? – вопил Борька.
– Ты дурак, да? – орал в ответ Сташевич. – Они стреляли в нас!
Турченко с Невзгодой в диспуте не участвовали. Не сговариваясь, они махнули через коптильню и, подбежав к телам, стали стаскивать амуницию.
– Эй, у них «Кипарисы»! И гранаты, мужики!
– Линяем! – ревел Борька.
– Да подожди ты, – отмахивался Турченко. – У нас ни огня, ни дэты. Как через тайгу пойдем?
– Лови! – швырнула мне Невзгода автомат. Я поймала – как вратарь закрученный мяч. – Еще лови! – Бросила подсумок с ремнем. – Уходим! – Помогла Турченко взвалить на спину рюкзак. В это время кто-то замкнул на мне ремень с подсумком...
От Храма прилетел исполненный страданий вопль. Мы замерли, завороженные. Последний мученик за веру не преминул воспользоваться бледным шансом. Но шанс оказался иллюзией. Прекратив стрельбу, он спрыгнул с верхотуры на горящую крышу купола. Кувыркаясь, объятый пламенем, слетел по скату и, жутко воя, ушел в свободный полет...
