Он просидел в кафе около часа и когда поднялся, на улице уже было темно. Я последовал за ним и дождавшись, когда мы были уже достаточно далеко от кафе, приблизился и окликнул:
– Ке таль, Луис?[31]
Он обернулся, какую-то долю секунды рассматривал меня, потом подошел ближе, чтобы убедиться, что не произошла ошибка, и, наконец, вскрикнул:
– Мадре де Дио![32] Ты!…
– Луис… как я рад тебя опять видеть.
– И я!
Мы обнялись.
– Скажи, Эстебан, откуда ты взялся в такое время? Это же чудо, что мы не прошли друг мимо друга в такой темноте!
– Это не совсем так. Я целый вечер просидел в кафе позади тебя.
– Черт возьми! И ты ко мне не подошел?!
– Я не решался.
Конечно же я солгал, но эта ложь сейчас была необходима.
– Прошло столько времени… Я не знал, будешь ли ты рад меня видеть. Ведь мы расстались не в лучшие времена…
– Эстебан… Мы знали и любили друг друга задолго до этих времен. А что ты делаешь в Альсире?
– Как тебе сказать… Просто я ходил по Валенсии и вдруг увидел автобус с табличкой "Альсира". Мне захотелось с тобой поговорить. Но я не знал, где ты живешь, и зашел в кафе, чтобы спросить адрес. Потом ты сам туда зашел. Вот и все.
– Если я правильно понял, Эстебан, ты никогда не собирался к нам приезжать, и если бы не этот случайный автобус…
Когда он произнес "к нам", мое сердце забилось быстрей.
– Ты остановишься у нас. Твои вещи с тобой?
Я показал ему маленький чемодан.
– Ты не занят в ближайшие дни?
– Вроде бы нет.
– Тогда останешься у нас погостить подольше…
– Но…
– Прошу тебя, Эстебан!… Этим ты окажешь мне большую услугу…
– Услугу?
И тогда он со вздохом признался:
– Мне здесь очень тоскливо…
* * *
Усадьба Луиса, как я и предвидел, находилась на склонах сьерры Мурта. Его автомобиль с открытым верхом легко брал подъемы, и незначительный шум мотора ничем не тревожил покой ночи, которую северяне непременно приняли бы за весеннюю. В поездке мы не обменялись ни единым словом. Очевидно, нам нужно было слишком много сказать друг другу, и никто не знал, с чего начать. Я не решался расспрашивать его о Консепсьон, боясь выдать свое волнение, Луис же, несомненно, был занят мыслями о своей неудавшейся жизни. Мы почти подъехали, когда он спросил меня с деланным безразличием:
– Ты, по-прежнему, занимаешься корридой?
* * *
В страшном волнении я встал, увидев, что Консепсьон входит в приемную нижнего этажа, оформленную в крестьянском стиле. Она же сразу меня узнала и сказала, словно мы расстались накануне:
– Добрый вечер, Эстебан. Рада тебя видеть у нас.
