— Как это по пустякам, Рит? Ты что? Он же, можно сказать, нас с тобой бросил! Взял и ушел, и живите, как хотите! Поступил, как мерзавец настоящий… И даже не поинтересуется, как мы тут…
— Мам, не ругай его. Не смей. Я этого слышать не могу. Поняла? И никакой он не мерзавец, ты это и сама прекрасно понимаешь. Он же не от тебя ушел, он от твоего стремления заполучить его целиком ушел. И не надо прикрываться этой своей самоотдачей! И не самоотдача это вовсе, а наоборот, желание подавить, сожрать, заставить во что бы то ни стало плясать под свою дудку! Знаешь, когда тебя сожрать хотят вместе со всеми потрохами, только бегством спасаться и надо, и никакая любовь тут уже не в радость. А он очень любит тебя, я знаю…Так что не ругай его! Хотя бы при мне!
Рита также выпрямилась и также грозно уставилась на мать исподлобья. Татьяна хотела еще что–то сказать, но вдруг разом сникла и опустила голову, и произнесла тихо и равнодушно:
— Значит, сожрать я его хочу, по–твоему, да? Ну, спасибо, дочь…
— Мама! Ну прекрати…
— А может, я тебя тоже съесть хочу? Чего вы оба из меня крокодилицу какую–то делаете? Я же как лучше всегда хотела! Я старалась! Я же все для вас…
— Ну да. Для нас. Лучше скажи – для себя! Для своего одержимого неуемного тщеславия ты старалась, а не для нас. Мы с отцом – всего лишь средство…
— Ритка, ты что говоришь такое! Да как ты смеешь… Да ты…
— Ну что, что я?
— Ты… Ты можешь тоже катиться отсюда на все четыре стороны, поняла? И передай привет своему свободному папочке! Если моя любовь тебе тоже не в радость – катись. Спасайся бегством. Давай–давай. Иди. Средство она, видишь ли. А я монстр, выходит, вас пожирающий…
— Ну и пойду. Только ведь одна останешься…
— И останусь!
— Мам, ты это серьезно?
— Вполне…
Встав из–за стола, Татьяна медленно ушла в свою комнату, тихо прикрыла за собой дверь. Обиделась. Ритка смотрела ей вслед озадаченно и грустно, понимая, что вот сейчас они и в самом деле поссорились. Не накричали друг на друга, не обозвали всяческими обидными словами, как это бывало обычно, а по–настоящему поссорились. Потому что настоящая обида и их взаимное непонимание–неприятие и затаились за этим последним, относительно мирным и спокойным, а по сути абсолютно злым и жестоким диалогом, потому что старенький мудрый режиссер в невидимом зале только всплеснул ручками и покачал седой головой горестно – эх вы, мол, девочки… Что ж вы такое с собою творите–то? Не верю, не верю я вам. Да лучше бы вы весело и страстно накричали друг на друга или даже чуть–чуть разодрались, ей богу… А что, бывало же…
