Считай, что и не получалось ничего.
Осмотрев всю эту босховскую феерию со смесью презрения и отвращения, он припечатал ее пузатой бутылкой, чтобы ее герои не расползлись по столу, и встал. Шатало и хотелось на воздух.
Нечего, конечно, было делать на Рублевке в четыре ночи. Но продышаться нужно было отчаянно. Где сейчас есть жизнь?
— Сергей! — разбудил он водителя. — На площадь трех вокзалов!
Что ему здесь делать? Зачем он поддался странному порыву?
Сисадмин приспустил стекло, посмотрел на бомжей, распластанных по ступеням Ленинградского вокзала, придавленных гравитацией судьбы, взял непочатую бутыль и вылез в люди.
Сел на холодный гранит — потерпи, простата! — и вдохнул горький вокзальный воздух: смешение дизельных паров, дегтя со шпал, мочи и перегара. Рядом с ним, через пробку и акцизную марку учуяв спирт, встрепенулось бесполое создание в грязном.
— Че, интеллигенция, угощаешь? — прохрипело оно. — Тебя как звать?
Сисадмин откупорил.
— Станислав… Юрьевич.
— А я Анютка, — хлебнув сорокалетний виски из горла, втянуло сопли существо, приглашая к разговору. — Кризис?
— Кризис, — трудно согласился Сисадмин. — Вдохновение покинуло. — Да нет, я не буду, спасибо. Да не брезгую я! Просто набрался уже. Ничего-ничего, не переживайте, у меня еще есть…
Существо пожало плечами.
— Зря. Нормальная бодяга, подванивает только… А ты чем занимаешься вообще? — оно махом осушило полбутылки.
— Да всем приходится заниматься… — отмахнулся Сисадмин.
— Как мне прям… — понимающе кивнуло Анютка.
К ним подсел бородатый человек в облаке вони. Сисадмин достал стаканчик и все же выпил. Потом велел водителю сгонять еще за одной.
— Все, что в телевизоре… — набравшись духу, продолжал он. — Новости там… Выборы. Дебаты. Демонстрации. Министры… Губернаторы. Протесты. Вся политика, в общем. Этим занимаюсь.
— А чего ей заниматься-то? Она и так есть… — неодобрительно харкнул бородатый. — Хари эти…
— Нет, — горько усмехнулся Сисадмин. — Этого ничего нет… Один вакуум. Знаете, у нас в стране в чем настоящая политика? Кто на трубу сядет, А или Б. Вот и все. Остальное я делаю.
— А зачем, Станислав Юрьич? — воззрилось на него существо.
— Да потому что… Настоящая политика… Она простая очень. Угловатая. Непоэтичная она… Народу такое нельзя показывать. Зачем его травмировать? Ему красиво надо чтобы… Мы же его любим, народ… А ты говоришь — ему реальную политику в лицо тыкать… Вот и приходится все придумывать, приукрашивать…
— Херней занимаешься, — подытожил бородатый, глотая сисадминовский виски.
