Минут через пятнадцать она вернулась, смеясь. Со смехом закрыла дверь и подошла к нему.
— Ах ты, глупышка, глупышка! Ну, разве ты не глупый клоун?
Она присела на корточки между его колен и обхватила его руками. Она улыбалась ему, и ее зеленые глаза, ловившие его взгляд, были широко открыты и сверкали. Однако в самой их глубине, как он вспоминал потом, оставалось что-то недоступное ему, особенное выражение, как будто отвращение или ненависть. Горячая волна заливала его тело, и сердце таяло от ее ласк. Однако за много месяцев он отлично изучил ее. Он узнал это странное упрямство, словно требовавшее от него полного подчинения, чтобы потом можно было оттолкнуть его. И если он замечал это выражение, то сопротивлялся, как мог.
— Почему ты не разрешаешь себе любить меня? — спрашивала она с мольбой, в которой он услышал издевку. И крепко стиснул зубы.
— Ты боишься?
От него не укрылась насмешка в ее голосе.
— Чего?
— Боишься довериться самому себе?
Опять воцарилось молчание. Его бесило то, что она, лаская его, смеялась над ним.
— Что такого я с собой сделал?
— Постарался не отдать мне себя, как будто боялся что-то потерять…
— Почему я должен что-то потерять?
Вновь они замолчали. Она поднялась и пошла за сигаретой. Серебряная шкатулка сверкнула красным отражением огня в камине. Чиркая спичкой, она сломала ее, бросила в камин и зажгла другую.
— С чего ты так торопился обратно? — спросила она, не вынимая изо рта сигарету. — Я же сказала, что хочу покоя. У меня его целый год не было. А последние три месяца ты занимался лишь тем, что сводил меня в могилу.
— Однако ты даже не побледнела, — поддел он жену.
— Тем не менее, я больна. Я устала — устала от тебя. Ты требуешь всего и ничего не даешь взамен. Я пустая внутри. — Она пыхнула сигаретой на дамский манер, потом вдруг с силой ударила себя по лбу. — У меня в голове отвратительная пустота. Я знаю, что должна отдохнуть — должна.
У него словно огонь пробежал по жилам от ярости.
— От трудов? — насмешливо переспросил он, все еще стараясь сдерживать себя.
— От тебя — от тебя! — крикнула она, подаваясь к нему. — Ты калечишь мне душу своими проклятыми причудами. Думаю, все дело в твоем здоровье, и ты ничего не можешь изменить, — добавила она уже спокойнее. — Но я-то больше не могу терпеть, никак не могу, вот так.
Не глядя, она стряхнула в камин пепел с сигареты, но промахнулась, и он упал на красивый азиатский ковер. Посмотрев, что наделала, она не проявила никаких чувств. А он сидел, окаменев от бешенства.
