.
— Вы рассказываете мне, — проговорила Уинифред, прерывая его жаркую речь, — о моем тумане с символами!
— Ах да, но если и так, то вы сами напросились.
— Разве?
Уинифред холодно посмотрела на него. Она рассердилась.
— Да, — ответил он.
Опять они ненавидели друг друга.
— Древние греки, — со смехом сказал он, — жертвовали богам околопочечный жир и кишки, по крайней мере, так мне помнится. Остальное съедали сами. Вам не стоит быть богиней.
— А хорошим манерам вы так и не научились, живя в доме священника, — с холодным презрением проговорила Уинифред. Прикрыв глаза, Куттс поглубже уселся в кресле и вытянул в ее сторону ноги.
— Мне кажется, мы из породы цивилизованных дикарей, — печально отозвался он.
Они замолчали.
Наконец, открыв глаза, он произнес:
— Уинифред, мне пора уходить. Уже двенадцатый час… — Неожиданно мольба в его голосе сменилась насмешкой. — Хотя знаю, что вы не отпустите меня, пока я не спою все «Addios» из «Травиаты».
Куттс нежно улыбнулся Уинифред, потом опять закрыл глаза, ощущая глубоко внутри неясную боль. Она лежала в кресле, повернув порозовевшее лицо к камину. Не глядя на нее, он видел ее белую шею и грудь. Как будто ее он воспринимал совсем иначе, чем всех остальных людей, она будила некое чувство, владевшее всем его телом. Уинифред лежала совершенно неподвижно, разнеженная каминным теплом. Куттса же мучила неясная тревога.
— Да, — проговорила Уинифред в конце концов, — если бы мы связали наши жизни, то погубили бы друг друга.
Куттс вскочил, в первый раз услыхав от нее нечто подобное, хотя сам он не сомневался в таком исходе.
— Вам нельзя замуж.
— А вы готовы, — с насмешкой проговорила она, — сунуть голову в ярмо, чтобы вас взнуздали и вами помыкали.
— Не уверен, — хохотнув, отозвался он.
— И я так думаю.
Они молчали. Белый свет лампы был ровным, словно свет луны, а красный огонь камина напоминал о заходящем солнце — ни вспышек, ни трепета.
— А что вы? — спросил Куттс.
— Если вы вечный бродяга, как вы говорите, то я — обломок корабля, потерпевшего крушение. Буду лежать на берегу.
— Нет, — с мольбой в голосе произнес Куттс. — Когда же вы потерпели крушение?
В ее коротком смешке зазвенели непролитые слезы.
— Ах, милая Уинифред! — в отчаянии воскликнул Куттс.
Она протянула к нему руки, пряча за ними лицо, и из-за этой белой завесы глядела на него темными необыкновенными глазами, словно о чем-то моля. Грудь у нее вздымалась. Куттс вздрогнул и закрыл глаза, борясь с искушением. Потом услышал, как она тяжело уронила руки.
