У него почти не было талии, и ноги, хоть и длинные, были бесформенными. Прямыми, без икр почти. Он был когда-то боксером в тяжелом весе. Плечи его катились вниз, будто его тянули за кисти рук. Походка была слегка переваливающейся. Он вернулся к постели и, наклонившись, налил коньяк в протянутый ею стакан. Со сморщенного его члена свисала бесцветная, непрозрачная капелька. Верка вдруг вспомнила детство. Такая капелька свисала у стариков с кончика носа в ядреный мороз…
Он походил по комнате, как по рингу, делая боксирующие движения, направленные на невидимого противника. Потом он сдернул с нее простыню и нырнул в кровать. Несмотря на все ее размышления не в пользу Витьки, через несколько минут она подпрыгивала на нем, закинув голову назад, порыкивая и впиваясь пальцами ему в плечи. Еще через несколько минут уже обмякшим телом она лежала на нем, вздрагивая и постанывая от наслаждения. Обычно этот момент требовал большой работы и достигался крайне редко, особенно с незнакомым. Виктор ей был знаком как «мальчик с плачущим лицом». И только.
В комнате горела лампа, спрятанная под плотный абажур. Лампа стояла своей мраморной ногой на тумбочке. Ножка тумбочки была в форме лиры. Верка сидела и глядела на эту лиру. На коленях лежала тетрадка.
В четыре утра в комнату вошел ее муж саша. Слеповатый со сна, щурясь на свет, он прикрывал руками сонный член, стоя голый за чуть открытой дверью.
— Что ты тут сидишь? Ночь. Все нормальные люди спят ночью! — Он махнул рукой, сказав «а-а-а», и ушел в спальню.
Верка перелистала тетрадь (последние страницы были заполнены записями годичной давности) и выключила свет. Не хотелось тушить только что закуренную сигарету, и она стояла у окна, тянущегося во всю длину комнаты, торопливо затягиваясь и глядя сквозь узкую щель в жалюзи. Тетрадь заканчивалась стихотворением: …вздрогнет складочка у рта — отвечу:
Я сегодня умираю… вечер. «И от мужа я не ушла, и в стихе не умерла. Все только собираюсь». Она вынесла пепельницу с окурками на кухню, сбросила на диван «вагнеровское» — из-за огромности — платье, накрыв им тетрадь, и пошла в спальню.
Она легла в постель боком. Спиной к саше. Он тоже лежал спиной к ней. У них даже была такая фотография, сделанная их другом из Сан-Франциско. Гомосексуалистом Димочкой. «Ужасная фотография, — вспомнила она, — в одной постели и так порознь…» Еще она вспомнила, как раньше, когда она ложилась спать после саши, он сонным голосом говорил, протягивая руку: «Дай ножку, Верочка, ну, пожалуйста», и она клала на него свою ногу, закидывала ее на него, касаясь ляжкой его паха, и он обнимал ее ногу, гладил и опять засыпал.
