13 мая было назначено последнее собрание. Лоренца уже уложила сундуки и баулы, потому что на раннее утро были заказаны лошади.
Все были печальны и нервны, как перед отъездом. По обыкновению, в комнату, где стоял стол с графином чистой воды, заперли «голубя» (на этот раз маленького Оскара Ховена, как и в день приезда Калиостро) и, прочитав молитвы, сначала спрашивали у него, видит ли он, что делается в зале, чтобы знать, готов ли он принять видения. По знаку Калиостро Шарлотта опустилась перед ним на колени, держа в руках карманные часики. Сам граф стоял у двери в маленькую комнату, чтобы лучше слышать ответы голубя.
— Видишь ли ты нас? — спрашивает граф.
— Вижу! — раздается из-за двери.
— Что делает Анна-Шарлотта?
— Стоит перед тобой на коленях, в руках у нее часы, на часах десять часов.
Все это вполне соответствовало происходившему.
— Что ты еще видишь?
За дверями было тихо.
— Что ты еще видишь?
Опять не было ответа. Все молчали и напряженно ждали. Шарлотта так и осталась, не вставая с колен. Вдруг в голубиной комнате нежно и внятно прозвучал поцелуй.
— О, небо! — прошептала Шарлотта.
Повременив, Калиостро снова спросил:
— Что ты видишь?
— Духа, он в белой одежде, на ней кровавый крест.
— Какое у него лицо, милостивое или гневное?
— Я не вижу, он закрыл лицо руками.
— Спроси об имени.
— Он молчит.
— Спроси еще раз.
— Он продолжает молчать.
— Спроси как следует.
— Он говорит… он говорит, что позабыл свое имя.
Калиостро побледнел и произнес дрожащим голосом:
— Что ты еще видишь?
Молчание. И снова нежно и внятно прозвучал поцелуй.
— Среди нас Иуда! — закричал на весь зал граф, смотря пылающим взглядом на Анну-Шарлотту.
Та закрыла лицо руками, поднялась среди общего смятения, но, когда, отведя руки, взглянула на неподвижного Калиостро, с криком: «Он сам» — упала на пол как бездыханная.
6
Лоренца долго не могла привыкнуть к петербургским белым ночам, она занавешивала тремя занавесками небольшие окна их квартиры близ Летнего сада, закрывалась с головою одеялом, даже прятала голову под подушку, напрасно: болезненная белизна, словно тонкий воздух или запах, проникала через все препятствия и томила душу, заставляла ныть сердце и кровь останавливаться.
— Ах, Александр, я не могу! — говорила графиня. — Мы живем слишком близко к полюсу!
На Калиостро целодневное светло не производило такого болезненного впечатления; наоборот, эти ночи нравились ему и удивляли его, как и все в этом странном городе. Ему даже казалось, что призрачный свет самое подходящее освещение для призрачного плоского города, где полные воды Невы и каналов, широкие, как реки, перспективы улиц, ровная зелень стриженых садов, низкое стеклянное небо и всегда чувствуемая близость болотного неподвижного моря — все заставляет бояться, что вот пробьют часы, петух закричит, — и все: и город, и река, и белоглазые люди исчезнут и обратятся в ровное водяное пространство, отражая желтизну ночного стеклянного неба. Все будет ровно, светло и сумрачно, как до сотворения мира, когда еще Дух не летал над бездной.
