— Вы отлично говорите, но я думаю, что в вещах важных именно эта-то осмотрительность и руководит всегда майором.
Граф, очевидно, начинал приходить в волненье и даже некоторый гнев. Осмотревшись, он говорит:
— Меня удивляет ваше недоверие, господа. Когда я снабжен такими письмами от обществ…
— Вы их показывали и в Кенигсберге?
— Конечно!
— И, однако, они не убедили майора!
Калиостро только мигнул глазами и продолжал:
— Я приезжаю в дикую и варварскую страну…
— Позвольте, господин гость! Не следует порочить тех людей, которые оказывают вам гостеприимство. Мы вовсе не так дики, как вам угодно думать: у нас есть посвященные и общество; кроме того, почтенный доктор Штарк уже давно преподает нам церемониальную магию.
— Церемониальная магия! — нетерпеливо воскликнул граф и обернулся.
На пороге стояла Анна-Шарлотта Медем, окруженная теми же детьми. Калиостро быстро подошел к ним.
— Тут есть какой-нибудь ребенок нездешний?
— Как нездешний? — спросила Шарлотта. — Они все из Митавы.
— Я хотел сказать, не из этого дома.
— Вот маленький Оскар Ховен, ему давно пора домой! — ответила девушка, выдвигая вперед мальчика лет шести.
— Нет! — проговорил тот, упираясь.
— Как, ты не Оскар Ховен?
— Не надо домой!
— Пусть он останется на полчаса! — сказал Калиостро и затем продолжал властно, будто отдавая приказание: — Остальные дети пусть удалятся. Пошлите письмо к г-же Ховен, пусть узнают, что она делала в семь часов, подробно и точно. Здесь все свои?
Медем молча наклонил голову в знак утверждения.
Заперев двери, Калиостро положил руки на голову маленького Оскара и поднял глаза к небу, словно в мысленной молитве. Затем произнес странным голосом, совсем не тем, что говорил до сих пор:
— Дитя мое, вот книжка с картинками, ты увидишь там маму. Говори все, что заметишь.
При этом он обе руки сложил тетрадкой и поместил их ладонями к глазам малютки. Тот вздыхал и молчал, его лоб покрылся испариной. Было так тихо, что было слышно, как потрескивают восковые свечи на карточном столе и тихонько ворочается собака.
— Говори! — повторил Калиостро еле слышно.
— Мама… мама шьет, и сестрица Труда шьет. Мама уходит, кладет шитье, подвигает скамеечку под диван… сестрица одна… ай, ай! Что это с сестрицей? Как она побледнела… держит руку у сердца. Вот опять мама, она целует Труду, помогает ей встать… А вот пришел Фридрих… он в шапке… кладет ее на сундук… обнимает маму… Труда улыбается… Фридрих очень красный…
Ребенок умолк. Все оставались неподвижно на местах, часы тикали. Лицо мальчика перестало быть напряженным, и он заснул спокойно. В двери постучали.
