Погода после грозы изменилась, и к вечеру стало очень холодно. Миза зажгла дрова в камине и уселась на груде подушек перед огнем. Я сел подле нее, и мы стали говорить о наших семьях, об этом ужасном лете, о Гандумасе, о ее муже, об Одиль.
— Она пишет вам? — спросила Миза. — Мне она ни слова не написала. Нельзя сказать, чтобы это было очень мило с ее стороны.
Я сказал ей, что получил два письма.
— Ну что, она встречается с кем-нибудь? Была она в Бресте?
— Нет, — ответил я, — Брест довольно далеко от того места, где она поселилась.
Но вопрос показался мне странным. На руке у Мизы был браслет с синим и зеленым камнем; я сказал ей, что он мне нравится, и взял ее за кисть, чтобы рассмотреть ближе. Она наклонилась ко мне. Я обвил рукой ее талию; она не сопротивлялась. Я чувствовал, что она была совсем голая под легким шелковым платьем. Она посмотрела на меня робким, вопрошающим взглядом. Я придвинулся к ней, наклонился, нашел ее губы и почувствовал, как в тот день, когда мы боролись, упругость ее молодой крепкой груди. Она откинулась назад безвольным жестом и тут, перед пылающим камином, на груде подушек, стала моей любовницей. Я не питал к ней никакого чувства, но меня влекло к ней, и я говорил себе:
«Если бы я не взял ее, можно было бы подумать, что я струсил».
Мы снова сидели на подушках перед последним догорающим поленом. Я держал ее за руку. Она смотрела на меня счастливая, торжествующая. Я был печален, и мне хотелось умереть.
— О чем вы думаете? — спросила Миза.
— Я думаю о бедной Одиль…
Она враждебно насторожилась. Две резкие морщинки обозначились на ее лбу.
— Слушайте, — сказали она, — я вас люблю и не хочу, чтобы вы говорили сейчас такие смешные вещи.
— Почему «смешные»?
Она поколебалась, потом посмотрела на меня долгим, пристальным взглядом.
— Действительно ли вы не понимаете, — произнесла она наконец, — или делаете вид, что не понимаете?
Я предвидел все, что она сейчас скажет, и чувствовал, что должен удержать ее, но мне хотелось знать.
— Я действительно ничего не понимаю, — проговорил я.
— А я думаю, что вы знаете, но слишком любите Одиль, чтобы бросить ее или хотя бы упрекнуть ее в чем-нибудь. Мне часто казалось, что я должна открыть вам все… Но я была ведь подругой Одиль, мне было это трудно… Впрочем, все равно! Теперь я люблю вас в тысячу раз больше, чем ее…
Тогда она рассказала мне, что Одиль была любовницей Франсуа, что связь их длилась уже шесть месяцев, и что даже ей, Мизе, пришлось по просьбе Одиль стать посредницей в их переписке, чтобы конверты с тулонскими штампами не привлекли моего внимания.
