— Ты повернёшься, наконец? Сколько мне тут сидеть?
Мальчишка не отвечал и даже не брыкался больше. Чем сильнее Лёвка тянул его за плечо, тем упрямее он отворачивался.
— А ну, рассказывай, тебя отлупил кто-нибудь?
Худенькое плечо под Лёвкиной рукой вдруг перестало пружинить.
— Стану я реветь от лупки! (Он так и сказал «от лупки», смешно и неправильно.) Я ему сегодня ка-ак наподдам!
И плечо опять стало пружинить.
— Кому ему наподдашь?
— Щуке.
— Какой щуке?
— Длинноногой.
— Щукину какому-нибудь, да? Долговязому?
Мальчишкин затылок кивнул.
— А за что наподдашь?
Затылок не шевелился.
— Давай лучше я наподдам. Ты вон какой худенький, а у меня мускулы ого-го!
Лёвка выпустил мальчишкино плечо, сжал кулак, показывая мускулы.
— Худенький, а может, посильнее тебя! — возмутился незнакомец и вдруг сел. — Я сильней всех!
— Ладно, не хвались, расска…
И только теперь Лёвка увидел мальчишкино лицо, а мальчишка его голову. Оба они на мгновение замерли, а потом Лёвка остался на месте, удивлённо глядя на мальчишку, а тот с вытаращенными глазами стал быстро-быстро задом отползать от Лёвки. Наконец, упёрся спиной в брёвна, стукнулся об них затылком и замер.
Тут Лёвка вспомнил, что не загородился букетом, но теперь уже было поздно.
— Чего испугался? Что я, тебя съем?
— А… а… а…
— Что заакал?
— А ты… Это что? А? — и он, заикаясь, показал на мяч.
— Да ничего, это… просто так… Ты на это не обращай внимания.
— А зачем «просто так»? Сними…
Когда мальчишка сказал «сними», Лёвку осенило. И как никто из них до этого не додумался? Ведь можно сказать, что они сами надели себе такие головы, а потом снимут их… когда-нибудь, в общем, когда захотят.
— Не сниму, — весело ответил Лёвка.
— Почему?
— А я… привыкаю так ходить… У нас… это… маскарад будет в школе на Новый год.
— На Новый?
— Ага. Это неважно, что сейчас сентябрь. Мы заранее готовимся, чтобы не опоздать.
— Не опоздать? — мальчишка никак не мог прийти в себя.
— А у тебя это что? — теперь уже Лёвка задал вопрос, показывая на мальчишкино лицо.
Оно было измазано какой-то ядовито-зелёной краской. И на носу, и на лбу, и на щёках, и на подбородке стояли огромные пронзительно-зелёные кляксы. Казалось, что они кричат, орут о себе на весь белый свет. Кроме них, словно на лице больше ничего не было. Какие у мальчишки глаза, чёрные или рыжие, какой нос, длинный или короткий, трудно было сказать, потому что виднелись только они. Зелёные-презелёные кляксины.
— Что это? — повторил Лёвка.
