— Ладно. Спасибо за хлеб-соль, Мефодиевич. Пойду.
— Ленька, постой. — Мефодиевич сбегал на кухню и протянул гостю на раскрытой ладони половинку сырой картофелины: — Держи!
— Что это?
— Сырая картошка. Разжуй в кашицу и выплюнь. Не то что после водки, а и после денатурату никто ничего не учует. Прикажет, бывало, начальство: «Дыхни!..» А я и рад, дышу, знаю, что с овчаркой следа не сыскать… А сам на ногах еле стою… Хох-хо-хо!..
На улице Стачек Леня сел на трамвай, доехал до Галерной, пошел искать здание прежнего Кадетского корпуса. Оказалось, что улица та называется теперь Красной, а за знакомой чугунной оградой помещается Артиллерийское училище. Заходить в училище Леня постеснялся. Постоял, полюбовался сквозь узорчатую ограду на юных, загорелых курсантов, занятых строевой подготовкой. Лица у парней веселые, открытые. А кадеты, бывало, все пыжились, выламывались и такого форсу на себя напускали…
После ужина уложили ребятишек спать и вместе с Машей отправились смотреть на белую ночь.
Много раз звездными вечерами, еще в пору, когда он не был женат, а только переживал праздник первой влюбленности в синеглазую потомственную сибирячку, — много раз пытался Леонид рассказать Маше о незабываемой красоте белых ночей. Светло-светло. Но не так, как бывает в пасмурный день или в лунную ночь. Скорее это похоже на зоревой предутренний час, когда солнце еще за горизонтом. По тогдашним рассказам выходило, что белая ночь завораживает и город, и людей нежно, властно, словно предчувствие счастья, стоящего у твоего порога. Не привыкший выражать свои мысли образами, столь далекими от его каждодневных забот, Леонид вскоре запутывался. А Маша начинала посмеиваться над его косноязычием. Тогда он крепко стискивал ее руку и твердил: «Это надо тебе самой увидеть и пережить. Иначе не поймешь!..»
Кажется, что половина ленинградцев высыпала на улицу. Особенно много молодежи. Одни идут сосредоточенно задумчивые, другие шутят, смеются. Маша громко декламирует строфы Пушкина:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный.
И он, и она были людьми привычными к пешим прогулкам, но в ту ночь так поусердствовали, что ноги загудели.
— Устала?
— Да, устала. Однако мне до того хорошо, Леонид! — Она прижалась к мужу. — Ах, если б вот так, вместе, всю жизнь бы прошагать.
— А почему бы нет? Вот так, рядышком, и прошагаем с тобой. Ничто нас разлучить не сможет.
