— То-то что… И земля не бессудная, да и я, и сестра Ариша — обе мы отделенные. И бумагу с нас папенька взял.
— Вы бы не давали бумаги.
— Как бы я не дала! Мне в ту пору пятнадцать лет только что минуло, и я не понимала, что и за бумага такая. А не дала бы я бумаги, он бы сказал: «Ну, и нет тебе ничего! сиди в девках!» И то обещал шестьдесят тысяч, а дал тридцать.>* Пытал меня Василий Порфирыч с золовушками за это тиранить.
— Ах, грех какой!
— Да, близок локоть, да не укусишь. По крайней мере, капитал-то у старичка как велик?
— И насчет капитала они скрывают. Только и посейчас все еще копят. Нет-нет да и свезут в Совет.>* Скупы они очень сделались. День ото дня скупее. Сказывал намеднись Григорья Павлыча лакей, будто около миллиона денег найдется.
— Этот откуда узнал?
— Барыня ихняя, слышь, за столом разговаривала. Григорий-то Павлыч дома не обедал, так она язык и распустила: «Верно, говорит, знаю, что у старика миллион есть!»
Слово «миллион» повергает матушку в еще бо̀льшую задумчивость. Она долгое время молча смотрит в окно и барабанит рукой по столу, но в голове у нее, очевидно, царит одно слово: «Миллион!»
— Да ты постарайся! — произносит она наконец, — просто приди к нему и скажи: «Я вас утешаю, и вы меня утешьте!»
— А что̀, в самом деле! и то скажу!
— Так и скажи. А уж я тебе, ежели… ну, просто озолочу! Помни мое слово! Только бы мне…
— Что вы, сударыня! разве я из интереса…
— Говорю тебе: озолочу! постарайся!
Однообразно и бесконечно тянется этот разговор, все кружась около одной и той же темы. Перерыв ему полагает лишь какое-нибудь внешнее событие: либо ключница покажется в дверях и вызовет матушку для распоряжений, либо Настасье почудится, что дедушка зевнул, и она потихоньку выплывет из комнаты, чтоб прислушаться у дверей стариковой спальни.
В три часа дедушка опять в гостиной. Мы, дети, смирно сидим на стульях около стен и ждем, что сейчас начнется игра.
— Папенька! в карточки, покуда десерт подают? — предлагает матушка.
— Довольно, — отказывается на этот раз дедушка, к великому нашему огорчению.
— Так уж вы меня, папенька, извините, я пойду, распоряжусь.
— Ступай.
Дедушка некоторое время сидит молча и зевает. Наконец обращается к нам:
— Учимся, папенька.
— Ты, Степан, в котором классе?
— Я, папенька, в старший нынче перешел; в будущем году в университет поступлю.
— Учишься-то ты хорошо, да ведешь себя плохо, озоруешь. Мать на тебя жалуется.
— Я, папенька, кажется…
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
