И тут господни пути. Однако в песне поется: «На горах станут воды…»
— Это, стало быть, про колодцы. Вот в Мытищах, например: место высокое, а вся Москва из тамошних колодцев водой продовольствуется.
— Да и вода-то какая! чистая-чистая… словно слеза! — подтверждает матушка.
— И вода хороша, и довольно ее. Сегодня препорция наплывет, а завтра опять такая же препорция. Было время, что и москворецкой водой хвалились: и мягка и светла. А пошли фабрики да заводы строить — ну, и смутили.
Подают жареную телятину, матушка потчует:
— Теленочек-то, папенька, поеный! для вас нарочно приготовила. Любовинки прикажете?
— Что потчуешь! все мне да мне — ты и Василия Порфирыча не обижай.
— Он здесь хозяин и сам, что̀ ему любо, выберет, а вы уж позвольте. Знаю я, что вы до любовѝнки охотник. Вот, кажется, хороший кусочек?
Новое молчание, в продолжение которого раздается стук ножей и вилок.
— Вот хоть бы насчет телят, — говорит дедушка, — и телята бывают разные. Иной пьет много, другой — мало. А иногда и так бывает: выпьет теленок целую прорву, а все кожа да кости.
— Скотницы, папенька, в этом частенько причинны бывают.
— Скотницы — сами собой, а иной раз и в самом теленке фальшь. Такая болезнь бывает, ненаедом называется. И у лошадей она бывает. У меня, помню, мерин был: кормили его, кормили — все шкелет шкелетом. Так и продали на живодерню.
— У нас в вотчине мужичок этой болезнью страдал, так всю семью по миру пустил.
— И пустишь!
— Не дай бог как эти болезни привяжутся, — замечает отец, который в последнее время стал сильно недомогать.
— Да, болезни ни для кого не сладки и тоже бывают разные. У меня купец знакомый был, так у него никакой особливой болезни не было, а только все тосковал. Щемит сердце, да и вся недолга̀. И доктора лечили, и попы отчитывали, и к угодникам возили — ничего не помогло.
— Может быть, с глазу, или сила в нем… нечистая… — догадывается матушка.
— Может быть.
— У нас, на селе, одна женщина есть, тоже все на тоску жалуется. А в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет. Что с ней ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
— Нечистый, стало быть, вон из утробы просится, — шутит дедушка.
— Уж и не знаю. Бились мы, бились с ней, так и отступились. Ни на барщину не гоняют, ни на свою работу не ходит; сидит дома белоручкой.
