— Ты мне солгала, да? Ты веришь, что я убил эту девушку?
— Барни, я ничего не соображаю. Я больше не знаю, что и думать.
Они продолжали сидеть, прижавшись друг к другу, пока не вернулся Эбблинг. Лицо судьи было таким же белым, как и его рубашка. Он закрыл дверь салона, прислонился к ней и посмотрел на Менделла.
— Я сейчас сделал нечто такое, чего не делал никогда в жизни, — сказал он. — Я потерял свою репутацию. Карлтон приехал за вами, Барни. Вы теперь обвиняетесь в убийстве первой степени и, следовательно, вы сами это понимаете, не подлежите освобождению под залог. — Лицо судьи перекосилось как от боли. — Но я объявил Карлтону, что вас здесь нет, что я постараюсь связаться с вами, уговорить вернуться и отдаться в руки полиции завтра утром.
— И он тебе поверил? — поинтересовалась Галь.
— Думаю, что да, — ответил Эбблинг. — Да, я уверен в этом.
— Почему? — спросил Менделл. — Почему вы солгали ради меня.
Эбблинг пожевал свою погасшую сигару.
— Потому что я люблю вас, Барни. Потому что я считаю, что вы попали в скверную ситуацию. Потому что я знаю, что вы не убивали эту девушку…
— Откуда вы это знаете?
— Дело в том, что, несмотря на ваше неустойчивое состояние и прогнозы доктора Гарриса об имеющейся у вас тенденции к преступлению, этот акт насилия совершенно не вяжется с вашей натурой.
— Нет! — воскликнул Менделл. — Нет! За исключением того случая, когда я свернул шею попугаю!
— Верно, — ответил Эбблинг. — Я забыл об этом.
Менделл выпрямился в кресле, пытаясь разглядеть дверь за Эбблингом.
— А кто теперь звонит?
— Какой звонок? — удивилась Галь.
Их апартаменты не изменились после отъезда Менделла. Они состояли из большой комнаты, будуара и ванной. В спальне, с шелковыми обоями на стенах, стояла огромная кровать и золоченая клетка с желто-зеленым попугаем, что производило впечатление декорации. Менделл сел на край кровати, куря ту сигару, которую он считал сигаретой, и стал размышлять. Он спрашивал себя, может ли разум мужчины время от времени терять свою ясность.
— Забудь его! — кричал попугай. — Ты прекрасна, прекрасна, прекрасна! И ты моя, вся моя!
— Я охотно обошелся бы без птицы, — сказал он Галь.
Галь закрыла клетку черной материей.
— Я огорчена, Барни, — казалось, она была готова сделать все, чтобы только доставить ему удовольствие. — Мне не надо было покупать другого попугая после того… Ну, словом, после того, что произошло…
— Ну, говори же: после того, как я убил твоего попугая, — произнес Менделл.
