Куртис поставил бутылку и стаканы на место.
— Дорого.
— А кто заплатил? Галь?
Куртис уселся за письменный стол и положил на него ноги.
— Вы очень далеки от истины.
— Тогда кто?
— В настоящий момент будем считать, что это некто, сильно в вас заинтересованный. Некто очень влиятельный.
Менделл наполовину привстал со стула.
— Не тот ли тип, который ухлопал блондинку?
Куртис прикурил сигарету и толкнул пачку через стол Барни.
— Нет, этим по-прежнему занимается инспектор Карлтон.
— Хотите я вам что-то скажу? — Барни снова сел.
— Что именно?
— Я не верю, что я убил ее.
Прикурив, Куртис потушил спичку.
— Я тоже склонен усомниться в этом. И даже очень. Установив время смерти в четыре часа, полиция нам обоим тем самым очень облегчила задачу. — Неожиданно, резко изменив тему разговора, он спросил: — Каким было настоящее имя вашего отца, ну, до того, как он натурализовался в Штатах?
— Простите, не понял?
— Ваша фамилия не всегда была Менделл, не так ли?
— Да, старик изменил ее.
— Когда?
— Как только приехал сюда. Задолго до моего рождения…
— А какова была ваша фамилия в Польше?
— Мне ее даже трудно произнести! — засмеялся Менделл. — Менштовский. Но старик упростил ее, понимаете?
— Понимаю.
— Но то, что фамилия была Менштовский, я знаю. И даже видел эту фамилию на письмах брата моего отца.
— Которого звали Владимиром?
— Да, совершенно верно.
Немного подумав, Куртис продолжал:
— Родился в Гданьске в тысяча восемьсот девяносто седьмом году и женился на Софии Внела, чешке, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения. — Он выпустил дым к потолку. — Профессор физики в университете в Польше, позднее в Сорбонне. Эмигрировал в Сан-Пауло, Бразилия, в тысяча девятьсот сорок третьем году, где открыл собственную лабораторию. Умер четырнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок седьмого года, вдовец, детей не было.
— Мы даже не знали, что он умер, — как бы извиняясь, проговорил Менделл. — Мы потеряли его следы во время войны. — Он нагнулся вперед. — Но как произошло, что вам так много известно о моем дяде Владимире? Какое отношение это имеет к тому, что вы вытащили меня из тюрьмы?
— Мы дойдем до этого, — Куртис продолжал курить. Что-то очень знакомое было в голосе Куртиса, и внезапно Менделл понял, что именно. Это тон, который угнетал его. Раньше он уже пережил это ощущение, и особенно в ту ночь, когда после отбоя, мучаясь от бессонницы, слушал в больнице далекие звуки улицы, вспоминая предыдущие беседы с врачами, и повторял себе, что все, что когда-то случилось с Барни Менделлом, навсегда осталось с ним.
