Слово за слово, бутылка опустела.
— Чтоб у моих врагов пустые бутылки на столе стояли, — говорит Доки и тащит следующую — французский, настоящий.
— Давай, Мошон, за все хорошее! — говорят ему.
Но Мошон уже удержать рюмку не может.
В пять часов вечера встают ребята из-за стола. Только Мошон остается сидеть.
— Ноги, — говорит он, заикаясь, — не ходят.
Хаим Вышибала берет его под руку, как пакет, и тащит в машину.
— Стыд и позор! — говорит Сальмон. — Восемь месяцев мужик был на сухом пайке, а теперь, когда птичка уже в руках, так он выпал из игры.
— Домой… домой, — бормочет Мошон с закрытыми глазами.
— А что это у нас Мошон не поет? — спрашивает Сальмон.
— Отрубился мужик, — объясняет Сасон, — от долгого ожидания.
— Надо разбудить, — говорит Сальмон, — восемь месяцев на сухом пайке, а теперь, в последнюю минуту, заснуть?
— Может остановиться на Ха-Тикве, влить в него несколько доз кофе? — предлагает Хаим.
Останавливаются у Тайманца на Ха-Тикве. Объясняют ему сложившуюся ситуацию. Он понимающе кивает и приносит чашечку кофе — полкило кофе на полстакана воды:
— Это великана Голиафа из могилы поднимет.
Но Мошон не просыпается.
— Может, этот кофе на него по дороге подействует, — говорит Сальмон. — Ладно, поехали.
Поехали. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль", отбивают ритм. А вот уже и Яффо показался, а наш мужчина дремлет на руках своей возлюбленной. Приезжают. Говорить не о чем. Хаим берет Мошона под мышку и тащит его в дом, к постели. Его раздевают, ставят под душ, может, от холодной воды оклемается — Сальмон велел.
Мошон дрожит от холодной воды. Открывает глаза. Его тащат в спальню.
— Чтоб он нас всех не опозорил, — дышит Сальмон все еще дрожащему Мошону в затылок.
Закрывают дверь.
Ребята сидят в салоне. Открывают бутылку. Зажигают сигареты. Все молчат. Хотят услышать, как там дела. Но ничего не слышно.
— Марго! — зовет Сальмон.
— Чего? — слышится голос за дверью.
— У вас там все в порядке?
— Да все нормально. Он спит как ребенок.
— Стыд и срам! — Сальмон обхватывает голову руками.
