— Значит, тебе известно, что при этом чувствуешь, — прошептала Джоди.
Хартли рассмеялся, но смех его был безрадостным.
— О, дорогая, мне известно не только это, а много-много больше. Я знаю, например, что такое посттравматический синдром. Мне поставили этот диагноз после ранения. Много месяцев я не мог спать, не мог работать, не мог контролировать свои эмоции. Внутри меня постоянно жило какое-то грызущее чувство… — Хартли умолк, неожиданно осознав, что больше не ощущает его, что это отвратительное чувство сменилось чем-то хорошим, чем-то особенным… И это особенное носит имя Джоди.
— А что ты тогда делал?
— Хм… не понял?.. — Хартли вопросительно заглянул в ласковые золотисто-карие глаза.
— Ну, в то тяжелое время — что ты делал?
— Пил и разговаривал с моим попугаем.
Джоди рассмеялась.
— Да нет, правда, — заверил Хартли. — Но теперь мы с ним только разговариваем.
Он снова услышал ее смех — легкий, беззаботный, девчоночий смех.
— Несколько месяцев назад я вернулся на службу. Но, честно сказать, не лежит у меня больше к ней душа. Чего я действительно хочу — начать новую жизнь на маленькой ферме. Это моя мечта.
— И ничего тебя в Сиднее не держит?
— Ничего. У меня нет теперь ни жены, ни мебели, ни семьи. Я потерял это все сразу, одним махом.
— И жену?
Хартли не хотелось говорить на эту тему, но ему невыносимо было видеть на лице Джоди беспокойство.
— Ее звали Дженнифер, — сказал он будничным тоном. — Последнее, что я о ней слышал, — она где-то в Мельбурне, распродает — или уже распродала — мое имущество.
— Вы разведены?
— Да, и этот статус я собираюсь сохранить навсегда. — Хартли уловил раздражение в своем голосе, и ему это не понравилось. — После всего того, что со мной случилось, я никогда ни с кем не свяжу больше свою жизнь. Женитьба на Дженнифер отняла у меня все, в том числе и мои мечты о детях и о внуках, которые могли бы сделать радостной нашу старость. Может быть, я еще полюблю кого-нибудь, но никогда больше не поставлю свою подпись ни под одной бумагой.
Джоди чувствовала себя неловко, ведя такой разговор после ночи любви, но она понимала: между ними не должно остаться никаких неясностей. К тому же она глубоко сочувствовала Хартли — кому-кому, а уж ей-то хорошо известно, как это горько, когда тебя предают.
— Я тоже хочу ребенка, — поколебавшись, призналась она.
Хартли стиснул ее руку.
— А я двух. Или трех…
Джоди тихонько хихикнула.
— Я бы не отказалась и от четырех.
Джоди сказала это шутливым тоном, за которым спрятала всколыхнувшуюся застарелую боль. Как отчаянно она хотела забеременеть, и как грустно, что Рика мысль об отцовстве не приводила в восторг.
