В тот момент чинный мальчик уже ничем не напоминал Черемных его Сергейку, мимолетное и сомнительное сходство их испарилось. Но прилив нежности к мальчику в короткой курточке, в чулках до колен — у нас таких чулок не носят, — к мальчику, который и русского слова «хлеб», может быть, никогда не слыхал, долго не оставлял Черемных.
И сейчас, когда он, лежа в темном подвале, вспоминал своего Сергейку, рядом с сыном, как его неведомый приятель, товарищ в играх и сосед по парте, сверхъестественно возникал синеглазый немчонка с голыми коленями.
29
Сегодня вечером Черемных и Пестряков снова заспорили о немцах. В сущности, это был один и тот же надолго затянувшийся спор, в котором ни один не мог убедить другого в своей правоте.
— У тебя сын живет в безопасности, — так Пестряков пытался объяснить мягкосердечие Черемных. — А моя дочь, если жива, у Гитлера на каторге мытарится. Твой дом за тридевять земель от фронта. Сам же говорил: один раз только за всю войну затемнение в Магнитогорске вашем затеяли. И то, кажись, учебное. А мой дом Гитлер сжег. Вот почему ты добрее меня.
— Никогда не поверю, Пестряков, что вся твоя месть живет на таком корму!
— Просто моя память подлинней твоей. Я не только на добро — и на зло памятливый.
— А мне что же — меньше зла доставили фашисты?
— Выходит — меньше.
— Настенька твоя, изба твоя — это все так. Но ты и меня самого прими во внимание. Я вот не знаю, в какой части света числить себя: жив еще или… — Черемных запнулся. — Меня-то писарь списал в потери законно. За что мне-то любить фашистов?
— И я говорю — не за что.
— Но одно дело — фашисты, другое — немцы.
— Да у них каждый второй и третий — фашист. За Гитлера «хайль» кричит. Это у них — с молоком матери. Еще пеленки пачкают, а «хайль» орут.
— Насчет детей — это ты зря…
Пестряков смолк, но по жесткому выражению глаз, по тому, как он смотрел исподлобья, как угрюмо теребил усы, видно было, что Черемных и на этот раз ни в чем его не убедил.
Пестряков рассказал, как у них на Смоленщине каратели мстили партизанам, которые минировали дороги.
Насажают на подводу детей мал мала меньше, старика какого-нибудь кучером и гонят ту подводу по дороге, а следом за теми ребятишками, соблюдая дистанцию, движутся каратели. А то еще случай был в Непряхино: повел каратель на огород расстреливать пятилетнюю дочку партизана, увидел, что на ней ботиночки целые, и велел их снять. Девочка-то не понимает, зачем ей дяденька разуться велел и что собирается с ней делать. Сняла она один ботиночек, другой и спрашивает: «А чулочки тоже снимать?..»
