Там, на броне танка, и ракетница осталась. О ней-то чего печалиться? Она-то уж, во всяком случае, не нужна! Разве что тезке моему, Петру-апостолу, сигналы подавать: открывай, дескать, райские врата, раб божий Пестряков десантом в рай выбросился!..»
Конечно, строго говоря, ракетница не оружие. Но был случай в бою под Румшишками, когда безоружный десантник выстрелил зеленой ракетой в упор и не то убил фашиста наповал, не то выжег ему лицо, так что зеленый цвет был последним, какой увидел фашист в своей жизни.
Если бы про этот случай рассказал Тимоша, сроду бы Пестряков не поверил, решил, что тот снова плетет небылицы. Но Пестряков слышал про ту зеленую ракету от очевидцев, ребят солидных, не чета Тимоше, который соврет — не моргнет…
Пестряков вздремнул, и ему приснился старшина на патронном пункте десантников, веселый сквернослов, шумный, суетливый толстяк. В последний раз он напутствовал Пестрякова: «Бери целый ящик. Дотащишь! Кто же натощак воюет? Не жалей на фашистов боевого питания!»
Он тащит патроны, но ящик вырывается из рук, падает со страшным грохотом, разбивается, и пачки с патронами рассыпаются. Пестряков судорожно собирает патроны, но грохот не прекращается…
Очнулся от мимолетного сна и сразу хватился — где же автомат?
Он привычно ощупал грудь, пошарил по тюфяку и вспомнил все.
С тоской взглянул он в угол подвала, где валялся брошенный Тимошей парабеллум, потом мельком взглянул на Черемных: у него под изголовьем чернел пистолет.
Пестряков старался не смотреть в ту сторону, да это ему и неудобно было, потому что мог лежать теперь лишь на правом боку, спиной к Черемных. И все-таки нет-нет да и вертел головой на длинной худой шее: не мог отвести глаз от злополучного пистолета. Просто какое-то наваждение!
О чем бы Пестряков ни заставлял себя думать, он возвращался мыслями к пистолету Черемных.
Пестряков сердился на себя, но все-таки не мог забыть о том, что у Черемных еще остался патрон. Один-единственный патрон в пистолете, но какая это ценность!
— Ночью пойду оружие промышлять, — произнес наконец Пестряков.
Он говорил себе под нос, глухо, но Черемных понял, что это сказано прежде всего для него.
— С голыми руками?
— Зачем? — Пестряков недобро усмехнулся и кивнул в угол, где стояла мороженица. — Ручку вот сниму медную. Тоже холодное оружие!
Черемных промолчал.
Но теперь уже и он не мог думать ни о чем, кроме своего патрона.
Он готов был возмущаться, протестовать, ругаться, если бы Пестряков предъявил права на этот патрон.
