Значит, теперь он уже ничем не сможет в случае чего помочь Черемных, а если доберется благополучно до подвала, должен будет там сидеть в бездействии, лишенный возможности воевать, наносить урон Гитлеру.
Без этого Пестряков вообще не мыслил своего пребывания в городке.
Ну а если гитлеровцы забредут в подвал? Схватят его и товарища, которого вызвался охранять…
А если наши не подоспеют вскоре на выручку, они с Черемных скончаются от голода или от ран…
До подвала Пестряков добрался совсем обессиленный: пришлось пройти кружным путем чуть ли не полгородка.
Полагалось трижды стукнуть прикладом о ящик, как было условлено.
Сколько раз Пестряков трижды стучал тяжелым прикладом о броню, а в диске у него было полным-полно патронов. Так он подавал сигнал механику-водителю танка, когда десанту приходило время спешиться, чтобы танк сделал остановку… Эх, лучше не вспоминать, не печалиться!..
Попробовал сейчас притопнуть по ящику сапогом — не то. Трижды стукнул по дощечкам кулаком, вызвав глухой, неотчетливый звук, — опять не то.
И в этот момент Пестряков с новой остротой ощутил потерю автомата.
27
Еще более неловко, чем обычно, Пестряков, придерживая правой рукой левую, спрыгнул в подвал. И с плошкой он, однорукий, возился дольше обыкновенного.
Как только засветился огонек, Черемных сразу заметил, что автомата нет.
Да, невесело было признаться во всем.
Пестряков стал на колени перед Черемных, и тот длинными лоскутами простыни, как мог, перевязал ему плечо. К счастью, пуля ударила в мякоть, ранение не из тяжелых.
И до того шинель висела на Пестрякове не очень-то складно. А сейчас, когда он с помощью Черемных влез в нее обратно после перевязки, шинель и вовсе повисла, как на кривой вешалке: левое плечо, обмотанное лоскутами простыни, стало массивным, как лейтенантово.
— Такая халтурная рана Тимошке бы нашему подошла, — усмехнулся Пестряков, кривясь от боли.
Он не находил себе места и метался вокруг столика, баюкая правой рукой левую, прижатую к груди, и по стенам, потолку маячила его скособоченная тень.
Пестряков пытался зубоскалить, а про себя с тревогой думал: «Где-то дружки сейчас? Добрались до места или приказали долго жить?»
— Танк мой видел? — спросил Черемных после перевязки, закрыв глаза.
— Рядом прополз.
— Ну как он?
— Холодный, как мертвец.
— Это я знаю. — Черемных вздохнул: — Танку сгореть недолго. Двенадцать — пятнадцать минут. А он уже пять дней как отгорел. Не взорвался?
— Башня при нем осталась. Только черный весь сделался. При ракетах видно. Копотью его, углем обметало…
