— Мне переучиваться поздно, — заморгал Тимоша.
— А я вот противоречу! — возразил Пестряков. — Нужно до последнего дня хорошему учиться. Тут опоздания быть не может. Это даже очень правильно, что лейтенант к нашему разговору поправки дает…
— Тем более нам следует чисто по-русски разговаривать, — вмешался Черемных, — поскольку все мы, Тимоша, за границей находимся.
— И еще неизвестно, — добавил Пестряков, — каких стран достигнем окромя, то есть кроме, Германии…
Сейчас, расставаясь с Пестряковым, Тимоша почувствовал, что теряет очень надежного товарища. А что ждет его в штрафном батальоне? Придется ли ему вернуться туда в целом виде и еще повоевать? Или его приютит госпиталь? Или заблудится он на кривых фронтовых дорожках, ни до какого места не дойдет и своей жизнью штраф уплатит?
Между тем время перевалило за полночь. Пестряков вновь уселся с лейтенантом за карту и долго ему что-то объяснял. Лейтенант кивал в знак согласия, на лоб падала пышная прядь волос, и он все время откидывал ее назад.
Время от времени он переводил объяснения Пестрякова на штабной язык:
— Понятно, танкоопасное направление… Следить за сигналами противника… Все ясно — под маской кустов…
Затем Пестряков еще раз напомнил лейтенанту о том, что в штабе танковой бригады нужно с приложением печати удостоверить геройское участие штрафника Тимофея Кныша в боевых действиях на территории врага. А то еще к Тимоше станут придираться в штрафном батальоне: где пропадал да почему от своих отбился?
Первым из подвала вылез Тимоша.
Лейтенант напоследок посмотрел в темный угол подвала, где стояла мороженица. В ней, под вылуженным бидоном, в поддоне, который бывает набит льдом, хранится священный сверток.
— Знамя вам оставляю, — напомнил лейтенант, и это были последние слова перед тем, как он надел шлем и с трудом протиснулся в узкий для него лаз…
24
Пестряков прислушался к удаляющимся шагам, так и не услышал их и заткнул оконце подушкой.
— Я тебя уже знаю… — Черемных запинался о каждый слог; во рту у него пересохло, слюны совсем не стало, и нечего было проглотить; он все время чувствовал свой язык, который ему очень мешал. — Значит, плохи наши дела, Пестряков… Если ты со мной остался…
Пестряков подсел к Черемных, приподнял ему голову, дал пригубить флягу с водой.
— Да, фронт от нас отступил.
— Далеко?
— Километра три прибавилось.
— Дела-а-а…
— Лишь бы Гитлер наших дальше не потеснил. Население в свои дома вернется — сам понимаешь… — многозначительно пояснил Пестряков.
